— То есть?

— Вот Костя. Про него у тебя сомнений нет. И ты его очень любишь, да?

— Да, да. Очень.

— А… а меня?

— Тебя? — У папы дрогнули губы. — А т-т-тебя я п-просто обожаю…

Плечи у него вдруг затряслись. Он отвернулся и как-то страшно, не переставая, заскрипел зубами.

— Ты что? Ты что?! — Я забегал вокруг него, стал тормошить. — Перестань, прошу тебя!

— Чуд-д-а-ак!.. Т-т-ты же видишь, я не могу!..

Надо было как-то сбить его.

— Слушай, — сказал я. — Болит! — И застонал. — Опять сильно болит в боку! А-а-а!

И сразу все кончилось.

— Где болит? — Папа повернулся ко мне. — Ну-ка, покажи!

— Что показать?

— Ты же сказал, что у тебя болит!

— Это тебе послышалось. Я просто говорю… Знаешь, когда я совсем выздоровлю, мы пойдем с тобой в спортивный магазин. Вот ты уже носишь егерское белье. А там есть трусы. Короткие такие. Это моя давняя мечта. Я куплю тебе в подарок. Много. Трусов обязательно должно быть много.

— Да?

— Да! И даже зимой. А что? Мы закалимся. Представляешь, выходим утром почти голышом. Снегом растираться!

— Нет. — Папа постепенно приходил в форму. — Нет, — сказал он, — все-таки зимой трусы — это неразумно. Я и тебе не советую. А если ты действительно хочешь сделать для меня что-то хорошее…

— Жениться?

— Это своим порядком. Так вот, если ты действительно хочешь сделать для меня что-то хорошее, то, когда ты выздоровеешь окончательно, мы закажем разговор с Костей, и ты поговоришь с ним. Поблагодаришь его. Ты даже не понимаешь, что он для тебя сделал.

— Ну почему же?

— А вот потому! — И папа вдруг улыбнулся. — Потому, что ты вообще ничего не понимаешь.

— Да?

— Да.

— Может быть, ты и прав. Может, я и в самом деле чего-то не понимаю. Но я тебя… Я… — И тут уж я заревел.

Папа обязательно хотел присутствовать при моем разговоре с Костей. Но я вытолкал его из кабины.

Неужели сейчас со мной будут говорить из Благовещенска? Где он? Да и есть ли такой город на свете? Там Амур, там я…

Какие-то хрипы в трубке. Гу-гу-гу… Расстояние.

— Говорите! — послышался голос телефонистки. — Вы говорите?

— Да, да, говорим!.. Алло! — вдруг заорали мы в один голос с Костей.

— Алло, старик! — сказал я. — Ты… Ты хороший. Ты киса!

— Почему киса? А кто это говорит? Алло!

— Успокойся, Это я, Родька. Родион как бы Муромцев — твой сводный брат. Ты меня хорошо слышишь?

Была длинная пауза, а потом Костя выдал.

— Этот псих! Этот старый маразматик! — заорал он. — Я же просил! Да и что там было?! Какие-то дневники, сочинения, слова неизвестно о чем. Но он же ревнив, как… Это же все равно, как если сравнить… я не знаю что, ну, допустим… я даже не знаю с чем!

— Хорошо! — сказал я. — Хорошо излагаешь. Давай!

— Ладно, может быть, плохо излагаю. Но ты-то, надеюсь, не такой дурак, чтобы принять все это всерьез? — И тут Костя заговорил тихо, как будто боялся, что папа его услышит: — Там ничего не было, — жарко зашептал он. — Поверь! Но он же клинический. Я даже хотел показать его Седугину. Вера Петровна читала все это раньше… Да помолчи! Ну, лежало у нее! Короче, перед тем, как отдать, я трижды просмотрел. Смешно! Типичная дружба и больше ничего. Конечно, в чем-то он был для нее интересней, чем папа: все-таки известный ученый. И работа их сближала.