Дочитав письмо до конца, Никита подошёл к окну – и более часа стоял не двигаясь, бездумно глядя на голубой снег под окнами, на синиц, скакавших по голым ветвям старой липы, на заваленную снегом клумбу, где летом цвели георгины… Понемногу начинало смеркаться. Двор потускнел, потемнел и словно вспомнил, что до весны ещё долго. Закатов всё стоял у окна.

В кабинет вошла Дунька.

– Никита Владимирыч, пошто обедать не стали? У Прохоровны нашей вечером именины правятся, так дозвольте ей с ужином-то не возиться… Никита Владимирыч! Нешто вести худые пришли?!

– Всё замечательно, Дунька, – сказал он, не оборачиваясь. – Где мой «ерофеич»?

– Никита Владимирыч! – горестно всплеснула руками экономка. – Обещались ведь!

– Оставь меня хотя бы нынче в покое. Принеси всё, что нужно, – и марш к Прохоровне на именины!

Он не обернулся, не повысил голоса. Но через пять минут на столе уже стоял знакомый полуштоф, стакан и тарелка с солёными рыжиками. Дунька же исчезла, как её любимый домовой: тихо и мгновенно.

Поздним вечером Александрин сидела в своей комнате, привычно ожидая, когда Парашка просунет в дверь голову и весело позовёт: «Пожалуйте, Александра Михайловна, к барину книжку читать!» Но время шло, а горничная всё не показывалась. Александрин была уже всерьёз озадачена, когда вдруг вспомнила, что ещё днём Парашка отпросилась у неё на весь вечер «на именины к Прохоровне».

«Так, вероятно, Никита Владимирович давно ждёт меня! Боже, как я забывчива стала… Надо скорей идти, уже непозволительно поздно!» – Александрин торопливо просунула ноги в комнатные туфли, накинула платок и пошла к дверям.

Войдя в гостиную, она растерянно остановилась на пороге: в комнате никого не было. Не горели даже свечи, и гаснущие в печке угли мрачно, красно поблёскивали сквозь вырезную дверцу. Стенные часы между печью и книжным шкафом показывали одиннадцать. Из девичьей доносился приглушённый смех, песни, балалаечный наигрыш. Александрин недоумённо пожала плечами и готова была уже уйти к себе – но внимание её привлёк слабый свет из-под двери кабинета. Поколебавшись, она подошла, слегка постучала:

– Никита Владимирович! Вы позволите?

Ответа не последовало. Александрин постучала снова.

– Ну кого там несёт? – мрачно вопросили из-за двери. – Дунька, ты? Входи…

Решившись, Александрин потянула на себя дверь.

В кабинете хозяина дома ей пришлось побывать лишь осенью, в день её приезда в Болотеево. Эта комната ещё тогда напомнила Александрин кабинет княгини Веры: строгостью, почти бедностью обстановки, забитыми доверху книжными полками и литографическим портретом Пушкина на стене. Только стол здесь был простым, струганым из досок, а у Веры Тоневицкой стоял роскошный, ореховый, с витыми ножками, крытый зелёным сукном – наследство от покойного супруга. «Mon deaux, что за чушь у меня в голове?» – одёрнула она сама себя.

– Простите меня, Никита Владимирович. Я, конечно, не должна беспокоить вас в такой поздний час… Но я подумала, что вы ждёте меня… а Параша на именинах, и…

– Дьявол… Это вы меня простите, дитя моё. Я совершенно о вас забыл. Входите, однако… садитесь.