– Вы… о покойном князе Тоневицком? – робко спросила Александрин. В кресле воцарилась тишина: Закатов явно вспомнил о том, что находится в кабинете не один.

– Господи, Александрин… вы ещё здесь?! Ступайте спать. И мне давно пора… Впрочем, нет. Надобно закончить письмо.

– Вы пишете княгине? – Александрин, озарённая внезапной догадкой, смотрела на него расширенными глазами. – Вы… Никита Владимирович, вы… вы любите её?!

В кабинете воцарилось молчание. Присмотревшись, Александрин увидела на краю стола прижатое бутылкой письмо. Она могла бы поклясться, что узнаёт этот косой изящный почерк. Ещё один лист, изуродованный до середины корявыми, наползающими друг на дружку строками, лежал на подоконнике, угрожающе покачиваясь от сквозняка.

– Ступайте спать, девочка, – наконец, хрипло раздалось из кресла.

Но Александрин и не подумала послушаться.

– Вы ведь знакомы с княгиней с детских лет! Вы – лучший друг её брата! У вас есть имя! Титул! Отчего же вы?.. Как же такое возможно?! Ведь вы… вы… Никита Владимирович! Вы – самый лучший человек из всех, кто встречался мне!

– Ну-у, дитя моё… Не так уж много вам встречалось людей.

– Достаточно, чтобы судить о них! – Александрин сама не могла понять, отчего так внезапно осмелела. Она, всегда до смерти боявшаяся пьяных мужчин!

– Вы не побоялись спасти меня, когда я была уже на пороге, на грани! Не побоялись вмешаться, отогнать от меня… Что сталось бы со мною без вас? Где бы я сейчас была? Вы очень смелый человек, я знаю это! И очень добрый! Зачем же вы не… – Александрин вдруг ахнула, умолкнув на полуслове и прижав ладони к щекам. Закатов из кресла озадаченно разглядывал её.

– Позвольте, я сама догадаюсь… Иверзневы не выдали её за вас – не так ли? У вас не было достойного состояния? Вам с ней запретили видеться? Веру Николаевну услали в дальнюю деревню? Её братья послали вам вызов?! Да?!

– Бо-о-оже мой, – с тоской протянул Закатов. – Чтобы ещё хоть раз… Этого Марлинского… читать юной особе… Спалю в печи к чёртовой матери: а то скоро ведь и Маняша вырастет! Права Дунька…

– Так вот отчего княгиня так несчастна… – пробормотала Александрин, судорожно кутаясь в платок. Закатов молчал. Она долго ждала – но из кресла более не доносилось ни слова. Затем раздалось невнятное ворчание, которое, прежде чем молодая женщина успела испугаться, перешло в ровный, раскатистый храп.

Некоторое время Александрин сидела неподвижно, уставившись на прыгающее пламя огарка. Затем сбросила с ног комнатные туфли и босиком, на цыпочках подошла к письменному столу. Бросила осторожный взгляд на кресло. Закатов храпел.

Она склонилась над строчками Веры Тоневицкой. И – сразу же забыла о том, что читает чужое, не предназначенное для её глаз письмо, что адресат спит пьяным сном в двух шагах и в любой момент может проснуться, что её положение в этом доме вовсе не таково, чтобы… Ни о чём этом Александрин не думала. Просто торопливо пробегала взглядом одну за другой строки, которые плыли и дрожали у неё в глазах, сглатывала горький ком, стоящий в горле, зябко стягивала на груди платок – и читала далее. Закончив, она пробежала глазами начатое письмо Закатова к Вере. Наклонившись, достала из-под стола три скомканных листа; расправив, прочла и их тоже. А потом героический огарок изнемог в своём подсвечнике и, бессильно вспыхнув напоследок, угас. В кабинете воцарилась темнота. Александрин поспешно смахнула под стол смятые листы, подхватила с пола туфли и на ощупь, не оглядываясь, вышла из кабинета.