– Будь здоров, Емелья Жаныч, – степенно поздоровалась Дунька, – До твоей милости прибыла, спаситель! Не поможешь ли вот письмецо разобрать? Только тебе и возможно, нашей грамоты не хватает…

– Извольте, Авдотья Васильевна, – старичок взял письмо Александрин и уселся с ним за стол у окна. Тихим, дребезжащим голосом начал читать письмо по-французски и сразу же – переводить на русский. Дунька, положив локти на столешницу, напряжённо слушала. Лоб её перерезало глубокой складкой.

Старичок закончил. Дунька молча выложила на стол серебряный рубль.

– Вы много даёте, Авдотья Васильевна! – изумился бывший гувернёр.

– Стало быть есть за что, – усмехнулась Дунька, выкладывая на стол ещё одну серебряную монету, – А вот это, Жаныч, за то, чтобы ни одна живая душа про читанное не прознала! Даже ежели вусмерть пьян будешь…

– Я довольно крепок во хмелю! – насупился старичок.

– Знаю, знаю, иначе нешто пришла бы к тебе, кормильцу? – польстила Дунька.

– Между прочим, весьма занимательное чтение! – задумчиво заметил Клодье. – Можно сказать, роман… Где вы добыли сию эпистолу, Авдотья Васильевна?

– А вот это уж не твоего ума дело, не обессудь, – Дунька уже двигалась к дверям. – Прощевай, Емелья Жаныч, благодарствуй за помощь!

В Бобовины экономка вернулась уже в сумерках. Вошла в людскую, позвала к себе Парашку и, вернув ей слегка помятое письмо, распорядилась:

– Спосылай, как велено!

После страшных мартовских снегопадов сразу, в один день, пришло тепло. В ночь под Благовещение страшно выл ветер, по небу носились чёрные, всклокоченные тучи, сквозь которые испуганно проглядывала луна. Деревья клонились к земле, стонали и трещали, как перед концом света. А наутро всё стихло, в очистившемся, невинно-голубом небе повисло солнце – и вдохновенно принялось жарить по-летнему. Высоченные сугробы в три дня просели, почернели и утратили всю свою ледяную величественность. Многонедельные труды зимних вьюг и метелей безудержно расползались ручьями, ручейками и лужицами. Началась такая чудовищная распутица, что обитатели села Бобовины добрым словом поминали недавние морозы, когда, по крайней мере, можно было добраться куда угодно санным путём. Теперь же без приключений нельзя было дойти от дома до скотного двора. Ноги утопали в жидкой грязи по колено. Все дворы, и крестьянские, и барские, были залиты водой. По дорогам было впору сплавляться на плотах и лодках. Потом зарядили тёплые весенние дожди. Солнце, проглядывавшее по временам между лохматыми тучками, старалось вовсю – и не в силах было осушить затопленные луга, поля и дороги. Всё это безобразие продолжалось до самого Василия-Тепленника, пока, наконец, ручьи и ручейки не успокоились в балках, оврагах и болотах, грязь не подсохла и мужики не выехали в поле с подновлёнными плугами и боронами. Солнце продолжало печь, выгоняя из влажной земли стрелы молодой травы. Густо и дружно взошли озимые, косогоры вокруг Бобовин осыпало жёлтыми монетками мать-и-мачехи, голубыми перелесками и нежными колокольцами подснежников. В старом саду князей Тоневицких уже цвели вишни, белым дымом опутывая тоненькие, ещё без листьев, ветви, и пенным розовым цветом оделись ранние сорта яблонь.