Все имеет свои границы. Даже осажденный Севастополь. Он делился на две половины – мирную и боевую. Баррикады в далеком конце улиц Морской и Екатерининской разделяли эти две половины. Однако разделения довольно условные. И даже если оказываешься на Северной стороне, все равно от войны тут совсем не уйдешь. И многие этим пользуются. Очутившись на Северном укреплении, можно заметить маркитантский шатер с названием «Одесская гостиница». Тут на полу у самой парусинной стенки стоят бочонки с вином, маслом, икрой, селедкой, а на них банки с огурцами и грибами. На прилавке громадный ящик с конфетами, сигарами и сухарями, под потолком качается на веревках сушеная рыба, висят колбасы и кренделя. Сам хозяин этого «ларька» ИП (точнее, маркитант) Змиев, в шинели, крест-накрест подпоясанной шарфом, в ватном картузе с толстой кожаной сумкой, перекинутой через плечо, и пистолетом на боку, уже суетится возле очередного покупателя, а точнее, меня. Знает, каналья, что буду покупать для пулеметчиков та баку.

– Не желаете ли сигар-с? – снова завел он свою шарманку. – Самый тонкий аромат-с! У Томаса и Шнейдера таких не найдете-с!

– Не нужно.

– Тогда могу-c предложить отличный чубук-с…

– Но мне и чубук-с не надо. Продавай его кому другому, а я все равно не куплю.

В предрассветном сумраке иду к пристани, чтобы на лодке перебраться на Южную сторону. Здесь все давно уже напоминает огромный фабричный двор. В одном месте навалены кучи каменного угля, в другом – кули с сухарями. Всюду видны жилые землянки, чьи трубы дымят почище заводских. У самого берега барак, где расположилась мертвецкая. Сюда с Южной стороны привозят погибших для омовения и погребения. Есть еще высоченные пирамиды бомб, гранат и ядер всех мастей и калибров, среди которых постоянно снуют матросы и солдаты. В воздухе пахнет каменным углем и тютюном. Шумно, как на базаре, и народу не продохнуть, несмотря на раннюю пору.

Короткое плавание, и я на Графской. Там тоже нет тишины.

– Яблоки, крымские яблоки! – громко выводит, стоящая возле ближайшей ядерной «пирамиды Хеопса» баба-торговка. – А кому свеженькие яички?! Яйца свежие кому?!

– Сбитень! Скусный сбитень! – словно многоголосое, но выводящее одну и ту же песню существо, не унимаются мужики у самоваров. Суетятся носильщики, но мне они тоже без надобности. У меня вещей для перевоза нет… Как и нормальной квартиры. Все мои соседи (включая Кавальдиных) еще после Альмы укатили в Симферополь.

Вообще, с началом осады многое поменялось. Даже на Екатерининской теперь жить опасно. В Севастополе целых домов раз-два и обчелся. Вражеские ядра и ракеты буровят стены и баррикаду из белого камня, выстроенную поперек улицы, как и прочие оборонительные сооружения, инженером Тотлебеном[123]. В Благородном собрании теперь перевязочный пункт. На бульваре Казарского[124] давно уже не стоит чугунный памятник на белом пьедестале – ядром повредило. Редки здания, у которых не отбит угол, не торчат в кладке осколки ядер и бомб. Всюду лежат пушки, между которыми снуют военные. Кивера, каски и эполеты давно сняты как ненужное, малопригодное излишество. Вместо них шинели, фуражки, высокие сапоги. И с недавней поры все растут в чинах не по дням, а по часам. С началом ноября из Петербурга пришел приказ: каждый месяц службы, проведенный в Севастополе, считать за год. Благодаря этому многие быстро продвигаются по служебной лестнице. Я, например, уже генерал. И идет теперь этот генерал в самое пекло боя. Идет через баррикады, встречая пустые дома без вывесок. Двери тут заколочены досками, окон нет, крыши пробиты. Улицы буквально вымощены ядрами, покрыты ямами от бомб. Дам из светского общества здесь не встретишь. Попадаются лишь матросские жены в старых шубейках и высоких солдатских сапогах. У Малахова кургана тоже они. Моют белье офицерам, продают булки, квас, пироги и всякую всячину.