— Маша… — шепнул в самое ухо призрачный голос.

Где-то там на другом конце черного коридора был выход — наружу, к людям, к охраннику, к взрывам новогодних салютов, которые немыми цветами распускались за окнами.

Мне не то чтобы страшно было бежать к двери сквозь темный коридор — я больше боялась обнаружить, что она закрыта.

Сердце и так колотилось уже где-то в горле, норовя выпрыгнуть.

Вот тогда оно точно разорвется!

Я закрыла глаза, словно это могло меня уберечь от холодных призрачных касаний и рванулась вперед, почему-то считая шаги.

На пятнадцатом со всей дури влетела в твердую мужскую грудь!

Чьи-то руки поймали меня за плечи.

Сквозь барабанный бой суматошно стучащего сердца я едва услышала:

— Я, конечно, надеялся, что ты мне обрадуешься, но такого даже не ожидал!

Почему-то я словно ослепла, перед глазами была мутная серая пелена, и только ладони касались теплой груди под мягким свитером, и так я понимала, что это точно не призрак.

По крайней мере, не призрак Дениса — откуда бы у него быть голосу Кости.

А потом я наконец догадалась смахнуть слезы с ресниц и увидела его улыбку. Искреннюю, но чуть-чуть напряженную. Он всматривался в мое лицо немного тревожно и словно что-то ища.

— Что ты тут делаешь? — глупо спросила я. — Новый год же.

— Еще нет, но если мы не поторопимся, рискуем встретить его тут, а это скучно, — демонстративно скривился он. — Давай, одевайся.

— Я не могу, я дежурю!

Не теряя времени, Костя подхватил меня под руку и потащил по уже совершенно не страшному черному коридору обратно в офис, небрежно щелкнул выключателем — и тот подчинился ему безропотно, залив все вокруг холодным белым светом. И даже елка включилась как ни в чем не бывало. Если бы у нее были глаза, она бы посмотрела бы ими на меня невинно и честно — мол, а что я? Весь вечер тут горела, никого не трогала, дверьми не хлопала, в уши не выла.

Но лучше, конечно, было не представлять елку с глазами. И воющую.

Я тихонько и нервно всхлипнула от облегчения.

Костя даже не услышал, он проповедовал обращенным:

— Никто не дежурит в новогоднюю ночь, если он не врач, не пожарный и не, ну не знаю, работник атомной электростанции. Так что мы спокойно можем отправляться в центр гулять по улицам, пить коньяк, есть мандарины и кричать: «Ура!» каждому фейерверку. А потом опять профилактически пить коньяк, чтобы не застудить горло. Где твоя куртка?

Я заторможенно указала на вешалку. Все еще было не по себе. Казалось — тьма заманила сюда и его, и вот-вот погаснет свет, взвоет ветер, и Денис придет забрать нас обоих.

Костя прошел мимо столов, сдернул мою куртку и кинул мне ее в руки. Я поймала, но вздрогнула от резкого, как выстрел, звука.

Обернулась к своему столу — рамка с фотографией Дениса лежало лицом вниз.

Наверное, я случайно толкнула стол.

Случайно.

— Почему коньяк? — еле шевеля онемевшими губами спросила я, даже не пытаясь одеваться. — Шампанское же.

Костя стремительно подошел, подхватил куртку, ловко надел на мои неуклюже выставленные руки — мне казалось, их набили холодной ватой — остановился на несколько секунд, сжав мои плечи ладонями — его горячее дыхание согревало висок. И почти нежно шепнул, заставив стадо мурашек промчаться по позвоночнику от сравнения его живого и жаркого шепота и мертвого голоса Дениса, слышанного совсем недавно: