После второго раза Костя крепко взял мою ладонь своей теплой сухой рукой и больше ее уже не выпускал, лишь сжимал чуть сильнее и увереннее, когда толпа особенно напирала. И даже обнимал меня за плечи, когда ему казалось, что становится опаснее.

Но мои слова, про то, что у нас «не получится» он все-таки помнил, потому что сверх этого он ничего себе не позволял.

Совершенно зря. Сегодня мне было уже все равно — можно было творить любые глупости и даже делать то, что хочется больше всего на свете, потому что эта ночь не считалась, она была особенной, вне обычных координат.

Я хотела узнать сколько времени — но мой телефон сел, не выдержав холода, которого я совсем не ощущала.

Все вокруг плыло в черном безвременье, расцвеченном разноцветными новогодними огнями, сполохами фейерверков и разноголосой музыкой. Мне казалось, я могла бы провести вот так всю жизнь — рука в руке среди веселых людей на ночных новогодних улицах. Не самый худший вариант вечности, если так посмотреть.

Но Костя вдруг отбился от плотного потока людей, потянул меня в темную арку, провел несколько шагов в совершеннейшей темноте, и в тот момент, когда я уже готова была испугаться — вдруг вытянул к черной глянцевой реке, в которой неожиданно празднично отражались оранжевые и белые фонари на проспектах по обоим ее берегам.

Здесь почти не было людей, и редко-редко проезжали неизвестно куда торопящиеся машины. Уже-не-декабрьский и почти-январский влажный ветер с воды выдувал из головы хмель, но мы были упорными, а фляжка почти бездонной. Приходилось греться друг об друга, прижимаясь все теснее, но никто из нас не жаловался.

Костя чистил мандарины и клал кисло-сладкие, лопающиеся на языке сочные дольки мне в рот. Я запивала их обжигающим ароматным коньяком, и голова кружилась от какого-то невообразимого ощущения несбыточного, уже не чаянного счастья.

Такой живой я не чувствовала себя очень давно.

У всего был вкус и запах, у каждого слова было несколько смыслов, а каждое действие могло привести к десятку разных последствий. Мне казалось — я спала последние несколько лет.

Спала в ледяном сером склепе, живая, но не живущая.

А теперь проснулась — и не хотела обратно.

Когда Костя положил мне в рот очередную мандариновую дольку, я прихватила губами его пальцы и слизнула с них капли сока, глядя прямо в его светлые глаза.

Он замер на мгновение, гипнотизируя меня взглядом, а потом приподнял пальцами мой подбородок и поцеловал, щедро поделившись огненным вкусом коньяка.

А потом куда-то делась и фляжка, и россыпь оранжевых мандаринов, и остро, по-новогоднему пахнущие шкурки от них. Остались только мы вдвоем, наше тяжелое дыхание, громкий стук сердца, забравшиеся под куртку нетерпеливые наглые руки, стремительно растущая на одном квадратном метре температура, плавящая вечную мерзлоту до самого центра Земли…

Оторвались мы друг от друга только с последним ударом курантов, когда кто-то заорал прямо на ухо:

— ДВЕНАДЦАТЬ! С НОВЫМ ГОДОМ!!!

Костя крепко прижал меня к себе, согревая висок горячим дыханием и прошептал:

— С новым годом…