Нет, такое решение нельзя принимать в одиночку.

Сердце тоскливо сжалось.

Где же ты, Лукаш? Где тебя черти носят, когда ты так нужен ей, своей паре? Своему будущему ребенку…

— Я… не могу принимать решения за двоих, — произнесла она, наконец, после затянувшегося молчания.

— Понимаю. Тогда оставим это до завтра. Надеюсь, господин Каховский примет решение за вас обоих, и оно будет правильным.

Ночь прошла в беспокойном метании. Ева не смогла заснуть, охваченная волнением и тревогой. Она прислушивалась к каждому шороху, все ждала, что вот-вот в больничном коридоре среди ночной тишины раздадутся шаги, и знакомый голос назовет ее по имени.

Но этого не случилось.

А утром, едва встало солнце, она соскочила с постели и впервые за две недели потребовала у медсестры косметику и расческу. И одежду. Не больничный халат, надоевший до чертиков, а нормальную человеческую одежду.

Она заканчивала утренний туалет, когда в палату кто-то постучал.

Сердце сжалось, и все тело прошила мелкая дрожь.

Это Лукаш… Он пришел…

Застыв на кровати, она хрипло выдохнула:

— Войдите… — и удивилась, как незнакомо прозвучал ее голос.

Дверь медленно отворилась, пропуская Догерти, держащего в руках поднос с завтраком. И Еву затопило такое разочарование, что захотелось взвыть. Нет, не этого человека она ждала.

Совсем не этого.

Стиснув зубы, она смотрела, как он приблизился к столу и поставил поднос. Потом повернулся к ней.

— Ева, как ты себя…

Шейн растерянно замолчал, оборвав себя на полуслове. И было от чего.

Девушка, которую он только вчера видел в полной прострации, сейчас сидела на больничной кровати одетая, причесанная и смотрела на него с выражением легкой брезгливости.

На душе Шейна что-то скребнуло. Он вдруг почувствовал себя виноватым, будто сделал что-то недозволенное, но тут же одернул себя: черт возьми, он не сделал ничего, за что ему следовало бы стыдиться!

— Чувствую? — она усмехнулась, но в ее глазах светилась пугающая серьезность. — Нормально. А ты ничего мне не хочешь сказать?

— Сказать? — он непонимающе нахмурился. — О чем именно?

И снова внутри возник неприятный холодок.

Неужели она что-то знает?

Да нет, откуда…

Это все его мнительность.

Девушка отвернулась, делая вид, будто ей интересны цветочки на серых больничных обоях.

— Да ни о чем, — произнесла она совсем другим тоном, — не обращай внимания. Кстати, когда меня выпишут?

— Ну… — он поскреб подбородок, прикидывая возможную дату. Аборт назначен на сегодня, значит… — Дня через два.

Остались кое-какие бюрократические нюансы.

— И что будет тогда?

— Я заберу тебя в Англию.

— Даже так? — ее брови синхронно приподнялись, выражая крайнюю степень иронии, которую Шейн принял за наивное удивление.

Ева смотрела на мужчину, который стоял в двух шагах от нее, рассеяно потирая гладко выбритый подбородок.

Шейн Догерти, человек, которого она считала своим другом. К которому обратилась за помощью в тяжелое время. И который собирается убить ее ребенка, ничего не сказав.

Она уже знала, что после ее звонка, заставшего его в Лондоне, он немедленно вылетел в Сантьяго ей навстречу. Но когда понял, что связь с Химнессом прервалась, а все рейсы отменены, нанял частный вертолет, который доставил его на Тайру — ближайший к Химнессу остров. Уже там, на Тайре, он встретил проверочную комиссию, задержавшуюся из-за погодных условий. И вышел на человека, которому Грегор должен был передать флэшку.