– Проходите, Дуня, садитесь, – сказал Ахиллес. – Вам не помешает, если я трубку закурю?

– Да что вы, барин, – отозвалась она каким-то вялым голосом. – Барыня изволят курить, я притерпелась…

Разжегши трубку, Ахиллес присмотрелся к ней. Ничего не скажешь, девица симпатичная – и есть такое впечатление, что бойкая, не робкая, всегда готовая почесать язык с кавалером, а то и зайти чуточку подальше. Вот только выглядела она сейчас не лучшим образом: бледная, синие тени под глазами, лицо унылое, голос вялый и безразличный. Можно и в самом деле сказать, что она вчера и впрямь, выражаясь простыми солдатскими словечками, изрядно надрызгалась и мается сейчас похмельем – но есть некие неуловимые отличия…

– Давно служишь на этом месте, Дуня? – спросил Ахиллес мягко.

– Четвертый год, барин, – тем же невыразительным тусклым голосом ответила она.

– Местом довольна?

– Премного довольна. Барин с барыней не из тех, что кричат да придираются по пустякам, хорошие господа. На прежнем месте были не в пример хуже… И работы не сказать чтобы много. В самый раз. Куда же от нее денешься, от работы…

– Да, действительно, – кивнул Ахиллес. – Вот и мне от работы никуда не деться, да множеству народа… Расскажи-ка, Дуня, мне про прошлую ночь. Ты, может быть, что-то слышала?

– Ничегошеньки, барин…

– Крепко спишь, выходит?

– Не так чтобы очень крепко… Только ночь выдалась… и слова, Господи, не подберешь…

– Расскажи подробно, – насторожился Ахиллес.

– Я, барин, сплю и в самом деле крепко, но не так уж, чтобы меня какой шум не разбудил. И сны вижу всякий раз. Господин околоточный уже спрашивал, не слышала ли я, как после полуночи в кабинете у барина оконное стекло выбили…

– Было такое дело, – сказал Ахиллес.

– От такого я бы непременно проснулась, – уверенно продолжала она. – Только в ту ночь как-то странно было… Уснула сном прямо-таки каменным, едва голову на подушку положила, как провалилась куда-то. И снов никаких не видела. Утром меня Марфа еле растолкала: в доме уж полиция ходила. Еле я встала, еле оделась… Голова раскалывается, руки-ноги не слушаются, так и мотает всю… И сейчас-то скверно, а уж утром… Ничего я не слышала, спала, как мужики у нас в деревне говорили, без задних ног…

Ахиллес задумчиво выпустил клуб ароматного дыма. Определенные подозрения уже появились, но следовало прояснить детали. Он сказал:

– А вот скажи ты мне… Что ты ела и пила в тот вечер и когда. Как можно точнее вспомни.

– А что ж тут вспоминать? И так помню. Ужинала, как обычно прислуга у нас, часов в восемь вечера, часа за три до того, как спать пойти, снова как обычно. А перед сном кружку кислых щей[32] выпила, не удержалась. Так-то на ночь ничего не пью, да у Марфы как раз кислые щи доспели, а они у нее хороши, с двумя изюминками на бутылку. Она предложила, я и не удержалась… Кислые щи у нас не переводятся, любят их господа, и мне порой перепадает… А больше и рассказать нечего…

Отправив ее, Ахиллес какое-то время сидел, уставясь в потолок. Он не мог бы с уверенностью сказать, что видит полную картину произошедшего, но она начинала помаленьку складываться, хотя многих кусочков и не хватало, если сравнить с мозаикой или детской игрушкой-головоломкой. Но он уверен был, что оказался на верном пути.