– Что ж, случается и такое… – сказал Ахиллес. – Но ситуация такова, что я просто вынужден быть злым и непреклонным. Убийство с кражей десяти тысяч рублей – дело крайне серьезное. Так что я, можно сказать, обречен на жестокость – по служебной обязанности. Конечно, ваше благородство делает вам честь, но в подобных делах любые благородные чувства в расчет не принимаются и на веру приняты быть не могут. Подозреваемых, согласитесь, много. Мы, разумеется, проверим всех до одного… но когда это еще будет. И времени, согласитесь, отнимет немало. Меж тем один подозреваемый у меня уже имеется. Вы отвечаете, так сказать, всем необходимым требованиям: и о деньгах знали, и с расположением комнат знакомы, так что подозрения отнюдь не ложны. Давайте говорить откровенно. В сложившихся обстоятельствах я просто обязан вас арестовать и препроводить в губернский замок[31]. Допрашивать вас более не будут – достаточно нашего с вами разговора. Так что вы будете просто сидеть на нарах. Я не буду говорить, что верю в вашу виновность либо невиновность. Вера – дело церковное, а сыщикам нужны факты. Те факты, что уже имеются, – против вас. Хорошо, вы невиновны, и это сделал кто-то другой. Но доказать свое alibi вы не можете. Так что оставаться вам за решеткой до тех пор, пока не сыщется настоящий виновник. А уж насколько это затянется, никто сейчас сказать не может. Но что надолго – сомнению не подлежит. В тюрьме неуютно, Павел Силантьевич…
Он помолчал и, неотрывно глядя на понурившегося собеседника, продолжал уже гораздо мягче:
– Могу вас заверить честным словом офицера, что в подобных случаях – а они нередки – полиция сохраняет максимальную деликатность и тайну блюдет. Мы же не звери и не старушки-сплетницы. Нас совершенно не интересуют ваши, так сказать, маленькие житейские радости, каковые не подпадают ни под одну статью Уголовного уложения. С дамой вашей побеседуют в высшей степени тайно и деликатно. Даже если она замужем, нравственность ее нас не интересует. Она замужем?
– Нет, – сказал Сидельников, вновь потупившись.
– Тем более, – сказал Ахиллес. – В такой ситуации никакой компрометации и нет. Грешок из тех, что вам отпустит любой священник на исповеди – но не из тех, что могут заинтересовать полицию. Мы все живые люди, в конце-то концов, понимаем прекрасно, что холостые молодые люди монашеский образ жизни не ведут. Признаюсь вам, я сам человек холостой, так что прекрасно вас понимаю и не осуждаю ничуть… Повторяю, с вашей дамой побеседуют крайне деликатно и сохранят все в тайне, слово офицера. Ну вот, пожалуй, и все. Беседовать нам, пожалуй, более и не о чем. Делайте выбор, Павел Силантьевич: либо откровенность, либо губернская тюрьма. Все теперь от вас самого зависит. Я вам даю минуту на размышление, после чего кликну городового и в случае дальнейшего запирательства отправлю вас прямиком в тюремный замок. Итак?
Он отстегнул цепочку своих карманных часов, нажал кнопочку, открыв крышку циферблата, положил их перед собой на стол и, уже не глядя на собеседника, сказал равнодушным тоном: