И ведь надо, чтобы все тарелки остались пустыми – здесь уже привыкли, что отсутствием аппетита он не страдает… Одним словом, тяжелым был для него ужин, да еще следовало поддерживать обычный застольный разговор, как всегда…

Ну вот, десерт и кофе с коньяком… Все, кажется, обошлось – на Капитанова отрава подействовала почти мгновенно. Он перешел вместе со всеми в ломберную[122], которой служила одна из гостиных, играл на удивление рассеянно – хорошо еще, игра на сей раз была из разряда «веселых семейных», не требовавших ни хладнокровия, ни расчета, ни тонкого умения вести сложную игру, да и ставки здесь копеечные. Так что он остался самым проигравшим – правда, проиграл всего-то рубль с мелочью…

После ужина прошло часа два, все расходились спать, но Ахиллес по-прежнему не чувствовал никаких нехороших симптомов и окончательно убедился – пронесло. Закрыл за собой дверь комнаты, снял сапоги, глянул мимоходом в сторону кровати… и обмер.

Из-под кровати, прогнув спину, вылезал огромный волк. Встал аршинах в трех от Ахиллеса, опустил лобастую голову, светя пронзительно-желтыми глазами, коротко рявкнул – и, словно по сигналу, появились новые – из-под кровати, из темных углов комнаты, вообще неведомо откуда, побольше и поменьше, обычные и с напрочь содранной шкурой.

Ахиллес изо всех сил пытался вернуть себе душевное спокойствие, повторял одно: яд на Капитанова подействовал очень быстро, а сейчас прошло больше двух часов, так что это, скорее всего, та же безобидная чертовщина, что являлась Артамошке, Ванде и многим слугам. Но успокаивали эти мысли плохо: а вдруг все же? Что делать? Вульгарно опорожнить в ночную вазу содержимое желудка? А если яд уже впитался в кровь, как это бывает со змеиным? Но ведь на сей раз не было укусов… Бежать к доктору Кравченко? А сможет ли он помочь, в особенности если сам из этих?

Он все же вытащил из-под кровати ночную вазу и, как можно глубже засунув в рот два пальца, опорожнил желудок так, что тот едва не вывернулся наизнанку. Все это время, пока он стоял на четвереньках над урыльником, за спиной слышались рычание и голоса, мало чем схожие с человеческими:

– Страшно, маленький? Ну, теперь не уйдешь…

– Сожрем, растерзаем, и девку твою сожрем…

– Косточки мягкие, нежные, хрустнут легко…

– А то изнасилуем сначала, хы-хы-хы! Не все ж тебе одному!

Он поднялся на ноги почти спокойно, подумав, сел в кресло, закурил – ну, истины ради, пальцы самую чуточку подрагивали, но это, скорее всего, не от страха, а от неожиданности. Сидел и смотрел на волков, а они толпились тесно, едва ли не как стадо баранов, изрыгали всякие гнусности насчет него и Ванды. Как он ни прислушивался к себе, не ощущал никаких признаков близкого удара – сердце стучало самую чуточку чаще, и только. Страх понемногу отступал, стало где-то даже и любопытно.

Вперед протолкался один, огромный, самый страшный – потому что шкура с него была содрана начисто и зрелище было неаппетитное. Разинув пасть, хрипло заворчал:

– Помнишь меня? Твой отец меня убил, а канавинские мужики ободрали. Сейчас я тебя обдеру, паршивец!