Советское время, вертолёт – диковина. Вертолёт с красными звёздами – ещё большая диковина. И вот рядом с нами садится вертушка, оттуда выскакивают люди с автоматами, бегут к нам:

– Всем выйти! Оружие не брать! – Всё серьёзно, без шуток, бойцы настроены решительно.

Пограничники. Судя по тому, что подняли в воздух вертушку, нас прилетели жёстко задерживать. Но офицера явно разбирает смех, он едва сдерживает улыбку.

– В чём дело?

– Вы хорошие, конечно, ребята, но совесть надо иметь. Вы вторые сутки охотитесь на территории Монголии.

Слава советским пограничникам. Мы тогда разошлись миром.

Несколькими годами позже тоже достаточно далеко забрались в тайгу. Кстати, забросили нас опять же пограничники, попутным вертолётом. В той глухомани жил наш друг. Он бросил институт, по здоровью, и уехал в тайгу. Работал егерем, был таким уважаемым мужиком у местных.

Рядом с его маленьким, буквально четыре или пять домиков, посёлком стоял санаторий. Был там какой-то источник, в который граждане отдыхающие опускали конечности, и от этого им становилось хорошо.

Естественно, у санатория была своя небольшая столовая. И всё, что не доедали «курортники», а, надо сказать, жили люди хорошо, сытно, оставляли в тарелках помногу, – всё это вываливали прямо здесь же, недалеко.

Мы уже сидели у нашего друга в гостях, планировали, как поедем по рекам – рыбачить, охотиться. И вдруг в избу влетает какая-то похожая на курицу, бедрастая женщина. Хлопает крыльями-руками, кричит: «Медведь на свалке!»

Наш друг хватает ружьё и бегом туда.

В общем-то всё логично: медведя заинтересовал душок подгнивающих отходов из пищеблока и он, естественно, пришёл всё это есть, и, видимо, далеко не первый раз.

Рядом со свалкой росла высокая трава. И я вижу, как она прямо подгибается – медведя не видно, но он явно бежит на нас. Как положено, всё село в это время стоит позади нас. Старики с палками, взрослые с малышами на руках, дети.

Наш друг стреляет. Второй раз стреляет! И медведь буквально в паре метров от наших ног падает. Мы к таким поворотам событий непривычные, друг наш – тоже, не каждый день летящего на него зверя валит. Все мы в некотором замешательстве, стоим, осмысливаем, выдыхаем.

Поворачиваемся что-то спросить у местных, что-то сказать и видим: на зимнем спиле – это такой полутораметровый пень, зимой ведь снег большой, и пилят высоко – так вот, на этом гигантском пне сидит девчушка, года два или три, наверное. Играет во что-то там своё, ногами болтает: «Ля-ля-ля!»

Здесь медведь, там девчушка, а сзади – никого, вообще никого.

Постепенно деревенские возвращаются, собирается толпа – медведя взять, обсудить происшествие, всё хорошо. А там, в таких таёжных деревнях, как правило, есть парк. Парк культуры и отдыха имени Гастелло, например. Не знаю, почему Гастелло, знаменитый советский лётчик, но назвали деревенский парк его именем. Или, может быть, имени Горького парк, точно не помню. Но точно не Толстого и не Достоевского, в их честь парки не называли в Сибири почему-то.

Как эта вся красота выглядит? Ворота, как правило, красочно расписанные. По бокам – вправо и влево, метров по тридцать-сорок – забор. Стоит какая-нибудь качель, одна или две. Что-нибудь типа ларёчка, в котором продают местную выпечку и иногда газировку, привезённую из райцентра. А весь лес, вся тайга за воротами – километров двести, до самой монгольской границы, это и есть парк имени Гастелло или Горького.