Исход голосования предсказать было сложно: сторонников и противников примерно поровну.

В этот день Ельцин попал в аварию. Заседание вёл Хасбулатов. Треть депутатов отсутствовала. Но избирали новых членов правительства большинством голосов – пятьдесят процентов плюс один голос от общего числа.

Мы бесконечно ходили по комиссиям и комитетам, где народные избранники изобретали к нам претензии, сказать по сути мало что могли, но желчь выплёскивали обильно и привычно, как на трибунах: «Посмотрите на него. Он ещё не министр, а перед нами, народными избранниками, держит руку в кармане».

Кандидаты, во всяком случае я, ждали, скорей бы это закончилось. С любым результатом, только бы закончилось.

Выходит кандидат в министры иностранных дел – ну что это, какой из него министр! Выходит кандидат на антимонопольное ведомство – ну, не знаем, чем вы там заниматься будете, но какой-то кандидат неподходящий.

Меня предложили на Госкомитет по Чернобылю. Точнее, по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Всё, что про меня знали, – строитель из Сибири. Реакция та же – ну что это, какой из него «Чернобыль»! Получил сорок шесть процентов, это на четыре процента меньше, чем надо, зато чувствую – не закипаю, не ужасаюсь, всё закончилось. И тут вышел Иван Степанович Силаев, его очень уважали:

– Я ручаюсь за этого парня, прошу вас.

После всего Силаев позвал к себе:

– Расскажу тебе анекдот. Значит, 1945 год, 10 мая. Берлин. Нашли в канаве пьяного, грязного, без документов и без чувств человека. СМЕРШ в замешательстве. В пистончике брюк записка: «Юстас Алексу – можете расслабиться».

Налил мне виски, бутылка была большая, с насосом, хватало на всех и на все случаи. Через одиннадцать месяцев был август 91-го и другая страна.

И я уехал, расслабленный и вполне довольный возвращением домой и в профессию.

Через два дня Иван Степанович позвонил мне уже в Красноярск:

– Я подписал распоряжение о назначении тебя заместителем председателя Госстроя России. Неделю на сборы.

Мы тогда создавали МЧС. Спасательной службы как таковой просто не было. Теперь можно спорить, анализировать – наверное, что-то можно было сделать по-другому. Но я эти мысли всегда останавливаю. Потому что всегда очень расстраиваюсь, когда понимаю, что можно было лучше, но мы не смогли. На тот момент. Тяжело об этом думать. Хочется всё-таки, чтобы больше оставалось в памяти как раз того, что могли сделать и сделали.

Помню, как набирали первую команду в новое министерство спасателей. Первый состав – он на то и первый. Я этих людей даже добровольцами назвать не могу. Они были невероятно азартными и настроенными очень и очень патриотично, они хотели заниматься этим делом, они были из разных профессий совершенно. Но каждый из них уже видел крупнейшие катастрофы того времени. Начиная с землетрясения в Спитаке, тогда в Армению впервые впустили иностранные группы спасателей, оснащённых от и до, профессионалов с обученными собаками, эхолотами, гидравликой, рациями. А у нас ничего такого не было.

И после Чернобыля мы поняли ещё одну важную вещь: все лекции по гражданской обороне – ерунда, нам рассказывали про розу ветров и противогаз, про то, как этот противогаз надевать и куда ползти в случае ядерного взрыва, а это не работает.