Сегодня, бывает, видишь на экране кадры из домов знатных людей. И вроде бы всё там есть, вроде бы всё там богато, но главного не хватает. Уюта нет, доброты, единения – когда одно целое, когда не разорвать. Вспоминаю того старика-цветочника, его семью. Спокойных, безропотных женщин. Вот они стоят возле рабочей зоны и ждут возможности позаботиться о нём. У них не было осуждения, неприязни ни к «кумовьям», ни к конвойным. Которые, кстати, на зоне тоже порою были милосердными, нарушали инструкции, смягчали режим содержания для некоторых заключённых. Почему? Наверное, все просто видели, что старик не преступник. Он выращивал цветы, этим жил, хорошо жил долгие годы. Однако советской власти подобное не понравилось. И власть его наказала. Старик мог озлобиться, замкнуться, но он, наоборот, смиренно принял то, что произошло. И всё время повторял: «Сам виноват».
Борьба со злом
Так и жили – шли где быстрее, где подробнее. Жили.
И в какой-то день, в какое-то утро всё стало «не так». Живём не так, не так свободно, как надо, не так едим или не то, без салями и пармезана. Не то любим, не то строим, поём не то. А что надо – нам как-то не показали, не уточнили… Это не то, а что то – не знаем. Сами были без понятия.
Егор Кузьмич Лигачёв: «Пьёте не так. Много нельзя, запрещаю». Через пару месяцев попал в Томск, где долгое время Егор Кузьмич был вождём, то есть первым секретарём обкома КПСС. Вечер, уже темно, едем с другом вдоль огромной, бесконечной очереди людей на окраине города. Спрашиваю:
– А это куда очередь? Больше, чем за финскими сапогами или в мавзолей.
– За водкой, брат, за водкой.
– Давай остановимся, поговорим, спросим: что так припекло, что надо стоять, томиться на морозе, в потёмках, с перспективой к утру купить желанную бутылку?
– Давай не будем, поедем.
– Почему? Это же меня касается, давай остановимся.
– Нельзя, поверь мне. На хорошей машине, хорошо одетые – как начальство. Побьют.
И стало очень не по себе. Как будто мы с ним заодно, с Егором Кузьмичом. И это было первое ощущение несвободы, обмана, кривого зеркала. Он или некие «они» решили за нас, что нам и когда пить и петь.
А дальше – доносы, доносы: «Звоню, ибо нет сил терпеть! Наш директор автобазы с двумя замами закрылись в кабинете и выпивают. Приезжайте!»
И ведь приезжали. И выносили вопрос на бюро горкома КПСС. И бюро – казалось, приличные люди – копалось во всём этом, и исключало, и снимало с должностей. Благо не сажало, хотя желание у них такое было.
Гаишник увидел, что в машине сидят двое, у них хороший вечер, отъехали за город. А он с ними ничего сделать не может, потому что они скорость не нарушают, двойную сплошную не пересекают, под знаком не стоят, всё у них нормально.
В общем, записал номер и настучал. А это исключение из партии, увольнение с работы, волчий билет.
Заседание бюро ГК КПСС.
– Капитан, вы указали в рапорте, что видели этого мужчину в машине с посторонней женщиной и они выпивали.
– Да, видел.
– В котором часу? – пытаюсь я как-то вернуть здравый смысл.
– Где-то в восемь вечера.
– Но было же темно и в машине. Как же вы увидели? А может, это была жена? И пили они не водку, а сок?