— Минуточку, капитан! — остановил его майор. — Мы собрались здесь, чтобы выслушать унтер-офицера Гомбаша и в зависимости от того, как он себя поведет, принять решение. Гомбаш, вы имеете еще что-либо сказать?

— Я не знаю, чего вы от меня хотите?

— Вы не считаете себя виновным?

— Вы же сказали, господин майор, что это не допрос. И тем более, полагаю, не суд? Но я отвечу вам. Нет, я ни в чем не виновен перед моей совестью.

— Гм… — пожевал губами майор. — Вы больше ничего не желаете добавить?

— Нет. И вообще я не понимаю…

— Если не понимаете, то, надеюсь, все же поймете. Господа, кто просит слова?

— Позвольте мне, — протиснулся между другими высокий обер-лейтенант с тонким смуглым лицом, на котором чернели небольшие, аккуратно подбритые усы.

— Ференц? — недовольно поморщился майор, видимо, ему не очень хотелось предоставлять слово этому офицеру. Но он сказал: — Пожалуйста.

— Уважаемые господа! — обер-лейтенант Ференц подошел к столу вплотную. — Я с самого начала был против этой затеи — устраивать какое-то самочинное судилище над унтер-офицером только за то, что он что-то там говорил солдатам. Да пусть говорит кто угодно, что угодно и кому угодно. Можем же мы между собой здесь допустить полную свободу слова? Лагерь военнопленных, по-моему, для этого идеальное место. Единственное, что в этом смысле запрещает нам здешний закон — так это ругать русского царя.

— А о своем императоре вы считаете возможным отзываться непочтительно? — снова дернулся нервный капитан, сидевший рядом с председательствующим майором.

— Речь сейчас идет не обо мне, а о нем, — Ференц движением головы показал на Гомбаша. — Кончайте с этой не очень-то продуманной затеей.

— Нет, позвольте, господин Ференц! — побагровел председательствующий. — Вы хотите представить нас всех глупцами? Вы забываетесь!

— Прошу прощения, господин майор, я не имею намерения кого-либо обидеть. Но наше разбирательство все-таки не имеет никакого, ни юридического, ни практического, значения. Что мы можем сделать? Запретить унтер-офицеру Гомбашу разговаривать с солдатами? А если он нас не послушает? Можем ли мы принудить его? Ведь русский комендант не посадит его за это, даже если мы попросим, в карцер.

— Вы выступаете, как хороший адвокат, обер-лейтенант! — усмехнулся майор. — Но вы не убедите нас, что мы не должны обсудить поведение унтер-офицера Гомбаша. Кто еще желает высказаться, господа?

— Я! — подал голос один из сидевших за столом офицеров и, когда майор кивнул ему, заговорил, то и дело срываясь на высокий тон, торопливо выбрасывая слова: — Когда наше дорогое отечество переживает столь суровое время! Когда наши соотечественники проливают кровь в сражениях, а мы здесь томимся во вражеском плену… — оратор даже задохнулся от негодования. В те секунды, пока он переводил дух, Гомбаш успел подумать, взглянув на его упитанную физиономию: «Видно по тебе, как ты томишься! Втайне-то, наверно, рад, что от войны спасен!» — …Мы здесь томимся во вражеском плену! — продолжал экспансивный оратор. — А в это время такие люди, потерявшие честь, сеют ядовитые семена неверия и критиканства в душах доверчивых простаков! И тем побуждают их, честных солдат нашей армии, к измене! Я предлагаю — судить его!