«Товарищи!» — прочел Кедрачев обращение. «Листовка», — понял он.

В листовке говорилось, что все правительства — и царя, и кайзера, и австрийского императора — одинаково обманывают свои народы, заявляя, что они ведут священную войну за отечество. Единственно священной войной, утверждалось в листовке, является та, которую люди труда должны вести против толстосумов.

— Понятно для нашего брата, — сказал Кедрачев, прочитав до конца. — Нам бы таких листочков…

— Это можно, — ответил Корабельников. — Но будьте осторожны. За такое чтение очень просто угодить в жандармское.

— Понятно… Поберегусь.

— Листовки подкладывайте потихоньку. Никто не должен знать, что принесли их вы. А когда солдаты почитают да пойдет разговор, в нем и вы примете участие. И постарайтесь, чтобы товарищи ваши поняли все как надо.

— Постараюсь, Валентин Николаевич!

Корабельников передал Ефиму десятка полтора листовок. Потом, подумав, подкинул еще пяток, сказав при этом:

— Попробуйте часть листовок передать пленным. Вы говорили, что среди них есть уже понимающие по-русски. Ваш Гомбаш, кажется, даже наши газеты читает?

— Да. Видел у него.

Взяв у Корабельникова листовки, Ефим спросил:

— А что эта подпись на них означает: «Военно-социалистический союз»?

— Военный — потому, что в нем большинство военные. А социалистический — потому, что в этом союзе социалисты. То есть те, кто против самодержавия, за власть народа.

— Значит, революционеры?

— Да, но не все одинаковые. Большевики, например, за то, чтобы у власти стояли одни только рабочие и крестьяне, чтобы они были хозяевами всего. А другие — меньшевики, эсеры — за то, чтобы прав народу прибавить, но хозяев оставить.

— А вы, Валентин Николаевич, из каких будете?

— Скажу, но только держите в секрете.

— Будьте в надежде.

— Я большевик.

Ефим, сложив листовки в аккуратную пачку, полюбовался ими:

— И где это их печатают? У нас в Ломске или привозят?

Но ответа не получил — то ли Корабельников не услышал, то ли сделал вид, что не слышит, но Ефим почувствовал, что спрашивать еще раз не следует. Завязав листовки в носовой платок, спрятал их под гимнастерку.

Вернувшись в казарму, Ефим дождался, пока все не заснули, а дневальный куда-то на время вышел. Слез с нар и потихоньку рассовал листовки в карманы шинелей на общей вешалке, в патронташи, сложенные возле ружейных пирамид, в ящики с ружейной протиркой. А оставшиеся, выйдя во двор, спрятал, завернутыми в носовой платок, под поленницей дров.

Наутро первым обнаружил листовку, на что Кедрачев меньше всего рассчитывал, Петраков. Зачем-то полез в ящик с ружейной протиркой и нашел там листовку. Случилось это после завтрака, свободные от караула солдаты были еще в казарме, и Петраков, выйдя на середину, всем показал зеленоватый листок и спросил, строго глядя:

— Кто такие бумажки видал? А ну, говорите сразу!

— А что в ней? — не растерявшись, спросил Кедрачев.

— Не твоего ума дело! — рявкнул Петраков. — Бумага эта запрещенная, и кто нашел такую — сдай сей момент! А то угодите, куда Макар телят не гонял…

Провозгласив это, Петраков спрятал листовку и отправился к ротному командиру доложить о происшествии. Не застав того, пошел прямо к начальнику лагеря полковнику Филаретову. Тот, выслушав Петракова и прочитав переданную ему листовку, раздраженно пожевал губами, подумал, сказал: