— Найдешь еще такие или из солдат кто сдаст — лично мне принеси. И чтобы никому, ни солдатам, ни офицерам, — ни слова. Понял?

— Так точно, понял, ваше высокоблагородие!

В тот же день Петраков принес Филаретову еще две листовки, найденные солдатами в шинелях.

— Еще будут? — расстроенным голосом спросил Филаретов.

— Пока что нету.

— Ну, чтоб и не было! Понял? Чтоб я тебя больше не видал с этим! — показал Филаретов на листовки. — И — молчок о них. Найдешь — сожги, чтоб никто не знал, и — с концом.

— Слушаюсь! — только и оказал Петраков, удивленно тараща глаза: почему полковник не желает и слышать о крамольных листах? Петракову было невдомек, что полковник Филаретов, боящийся вызвать чем-либо недовольство начальства, которое в таком случае может согнать его с теплой тыловой должности и закатать на фронт, старается во всем следовать правилу невыноса сора из избы. А с двумя листовками, принесенными Петраковым, кляня его за усердие не по разуму («Лучше бы он их мне не приносил, чтоб я и не знал!»), Филаретов поступил так же, как с первой: закрыв дверь кабинета, чтоб кто-нибудь случайно не вошел, поджег их спичкой над пепельницей и пепел размял.

Ретивый Петраков поначалу хотел докопаться, каким образом опасные бумажки попали в казарму. Но после разговора с полковником махнул на все рукой, коли начальству без надобности. А Кедрачев выжидал: он надеялся, что не все солдаты сдали листовки Петракову. Если так — дошло, в точку попало! И может быть, по-тайному, но говорить о том, что написано в листках, солдаты будут. Сам Кедрачев, как и наставлял его Корабельников, первым не заводил разговора о листовках. Ждал, пока об этом не заговорит кто-нибудь из солдат. Первым завел речь Семиохин. Выждав минутку, когда они оказались только вдвоем, он спросил:

— Слышь, Ефим, что это за союз такой, который войне окорот дать хочет?

— Какой союз? Где ты про него слыхал?

— Да уж слышал… — несколько уклончиво ответил Семиохин. — Петраков, помнишь, вчерась листок показывал и стращал. Это и есть от союза. Вот… — и Семиохин, оглянувшись, достал знакомый Кедрачеву зеленоватый листок.

— А чего ж Петракову не сдал, как велено?

— Бумага для курева подходящая. А потом глянул — думаю, надо раскумекать. Ты хоть молод, а пограмотнее меня, да и на войне побывал. — Вот почитай да скажи, как это понимаешь?

— Ну давай…

Кедрачев и вида не подал, что знаком с листовкой. Старательно, при Семиохине, прочитал и, как мог, растолковал ему суть. Семиохин, выслушав, сказал:

— Ну, теперь эту бумажку и скурить можно — от греха подальше.

— Ты лучше подкинь ее в курилку, — посоветовал Кедрачев. — Пусть другие вразумляются.

— А что, и подкину!

«Дивное дело! — изумлялся Кедрачев после этой беседы. Как это Семиохин к Петракову не побежал, когда листовку нашел? Не подойди он сам ко мне — ввек бы не подумал, что с ним такой разговор может быть. Он же мужичок себе на уме, только под себя грести любит. Однако ж, чего удивляться? Выходит, и Семиохина война допекла, как и прочих».

В разговорах с другими солдатами Кедрачев постепенно осторожно выяснил, что многие из них прочли листовки. Стараясь ничем не выдавать себя, он поговорил кое с кем из них о прочитанном.