Дана взялась за зеркало двумя руками, повернув его таким образом, чтобы в нем отразился портрет, подошла ближе к стене и медленно подняла высоко над головой. В зеркальной поверхности должно было отразиться лицо Валахова. Ритуал, который с перепугу прервала глупая невежественная бабенка, завершится прямо сейчас!

Девушка надеялась, что Валахов, вернувшись из места, где он, как джинн в бутылке, был заточен все эти годы, выполнит свое обещание: тому, кто согласился помочь ему воскреснуть, будет даровано многое. Всё! И она знала, о чем попросит.

Но минуты шли, однако ничего не происходило. В комнате было так же темно и абсолютно тихо. Тишина казалась неестественной: ни единого звука из коридора или других помещений, как будто она была в доме совсем одна.

«А если ничего не выйдет? Если все это ошибка, иллюзия? Что мне тогда останется? Уйти отсюда, выскочить замуж за Артема, нарожать ему детей, защитить диссертацию и до конца дней жить скучной, убогой, зависимой жизнью?»

На душе сделалось так тоскливо и муторно, что даже волнение куда-то пропало. Дана перестала верить, что задуманное осуществится. Поднятые кверху руки затекли, и она уже собралась опустить их, как обстановка вокруг начала меняться.

Это была все та же комната – грязная, заставленная ненужными вещами, – но стена, перед которой навытяжку стояла Дана, внезапно завибрировала, загудела, словно была под электрическим напряжением. В следующее мгновение из глубины ее заструилось призрачно-голубое сияние, туманным облаком окутавшее изображение Валахова.

Дане показалось, будто фигура художника ожила, задвигалась. Происходящее было настолько прекрасно и вместе с тем жутко, что у Даны перехватило дыхание.

– У меня получилось! Я вернула тебя! Воскресила! – хотела сказать она, но не сумела вымолвить ни слова.

Так и стояла с поднятыми руками, крепко сжимая зеркало. Завороженная, безмолвная, парализованная увиденным. Испуганная, ожидающая того, что должно произойти.

Воздух, наэлектризованный, как перед грозой, готов был заискриться. В комнате становилось все холоднее, пока Дане не начало казаться, будто температура упала до минусовой отметки. Конечно, теплой летней ночью такого быть не могло, но при дыхании изо рта вырывался пар. А когда Дана делала вдох, в легкие проникал стылый, промозглый воздух, вымораживающий нутро.

Дышать стало больно, словно горло раздирали острыми крючьями. Руки и ноги ныли, и само биение сердца причиняло физические страдания. Тело словно не принадлежало ей, кожа горела ледяным огнем.

«Я умираю! Не могу пошевелиться!»

Восторг и предвкушение растворились, пропали. Остались лишь нестерпимая, жгучая боль в каждой клеточке и страх – такой огромный и всеобъемлющий, какого она прежде не знала. Ей хотелось отбросить зеркало, расколоть на тысячи осколков, убежать отсюда, чтобы никогда не возвращаться.

В эти мгновения, которым суждено было стать последними в ее короткой земной жизни, Дана думала только о том, какую ошибку совершила, и понимала, что ошибка – непоправима.

В угасающее сознание ворвались чьи-то голоса, крики. Она была уже не одна: Артем, старуха, ребята-подростки здесь, с ней! Дана хотела обернуться, позвать на помощь, объяснить, что не подозревала, чем все закончится.