А потом все, кого он изображал, начали по разным причинам погибать. Являлось ли это случайностью? Никто не был настолько наивен, чтобы верить в такое.

Новоявленный художник отошел от общества, которое, впрочем, само в испуге отторгло его, и заперся в своей усадьбе. С годами и слуги оставили Валахова, потому что боялись: сутки напролет помешанный барин читал толстенные тома, рисовал бесовские смертоносные картины и почти не спал, вместо этого разгуливая ночами по дому и бормоча что-то на незнакомом языке.

Все, что она сумела узнать о жизни Валахова, привело Дану к мысли: либо он был сумасшедшим, либо же действительно нашел способ связаться с силами, обитавшими на другой стороне бытия. И с течением времени пришла к выводу, что второе – вероятнее.

Идя по следам Валахова, девушка выяснила, что за ритуал он пытался совершить, долгие годы вознося жертвы Хозяину, как он называл Сатану в редких заметках, которые Дане удалось отыскать.

До самой смерти Валахов занимался лишь одним – поиском пути в вечную жизнь. Изучал древние трактаты, экспериментировал, а напоследок готовился добровольно лишить себя жизни перед собственным портретом: мятущаяся, жаждущая познания душа должна была перейти в него. А через трое суток – вернуться.

Имелась лишь одна маленькая загвоздка: было нечто, что Валахов не мог сделать сам, без посторонней помощи. Ему требовалось доверенное лицо для завершения ритуала.

Валахов не знал сомнений, не ведал страха – ни тогда, когда обрекал на смерть других, творя зловещие обряды, ни тогда, когда готовился умереть сам.

Все было продумано – и должно было пройти безупречно, будь у него умный и надежный помощник. Такой, как Дана, например. Однако все пошло наперекосяк. Буквально за несколько часов до окончания обряда в кабинет ворвались полицейские и прервали действо.

Не хватило совсем немногого, но оставалась надежда, что ритуал можно продолжить – с того самого места, на котором его остановили…

Дана не знала, сколько времени прошло с той минуты, как она вошла в кабинет Валахова. Она трудилась без устали и остановилась только тогда, когда в тусклом свете лежащего на подоконнике фонаря разглядела: портрет, который она так долго искала, предстал перед ее взором.

Девушка схватила фонарик, отступила назад и направила луч на стену.

Валахов запечатлел себя стоящим в полный рост, опираясь на трость. Лицо его, начисто лишенное привлекательности, с грубыми, тяжелыми чертами, нависшими бровями, было тем не менее величественным. Значительным.

Похороненный под обоями и толстым слоем штукатурки, портрет не потерял красок, не потрескался и выглядел так, будто его написали совсем недавно. Взгляд художника, устремленный прямо на Дану, казался живым. Глаза сверкали яростным блеском, требуя, вопрошая.

– Сейчас, – вслух произнесла она, обращаясь к нему, будто он мог ее слышать. – Я все сделаю.

Дана взяла с подоконника рюкзак и достала оттуда большое, около тридцати сантиметров в длину, зеркало. Включенный фонарик скатился на пол и погас. Ничего, теперь уж неважно.

Вот он – тот самый миг, ради которого все затевалось! То, ради чего она бегала по инстанциям, сражалась с тупоголовыми чиновниками, часами корпела над бумагами и в итоге пошла на риск, забравшись в Тихий дом.