В зеркале я увидела давно собранный Клер чемодан. Почти девять, но вестей от Милевского нет!

Политическая обстановка, угроза быть убитой… всё это меркнет, кажется пустяком от одной только мысли, что с ним что-то случилось. Вот, что единственно страшно.

Я рывком поднялась на ноги и вызвалась убрать за собой. После недолгих препираний Клер принесла метлу, позволяя мне самой смести с пола волосы.

– С вами невозможно спорить, вы знаете? – заметила она.

– Знаю, – я дернула краешком рта. Мадам Дюбуа в точности повторила любимую присказку князя.

«Черт возьми, Мари, с тобой невозможно спорить! Ты ходишь в старых платьях, и на какие только ухищрения я не иду, чтобы тебя накормить! Но подработка ночами у Ежова, чтобы платить ссуду за Солнечное – это немыслимо!»

Верно, немыслимо. Отобрать у Милевского ночи… пришло же в голову.

Родительское имение – то был единственный спор, в котором он не уступил мне. Я отказывалась брать его деньги, отстаивая право на самостоятельность. Алексей отказал мне в возможности хотя бы попытаться самой выплатить долги, выкупив имение Шуваловых. Суд, разумеется, встал на сторону князя. Я злилась, очень злилась. На ситуацию, на Милевского, на себя. Пожалуй, то была бессильная ярость. Всего лишь женщина … не было у меня никакой самостоятельности. Никогда.    

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Чисто, – осматривая паркет, огласила я и, заметив серебристое сияние у ножки кровати, наклонилась, чтобы поднять упавшую вещицу и вернуть Клер.

– Тогда идем, наконец, к пирожным?

– Идем! – я распрямилась, протягивая француженке найденный портсигар, и мимоходом отметила дарственную надпись на русском. Полк, девизия, год.

Я закусила губу, сдерживая улыбку. Даже если любовник Клер был необычайно хорош, это плохая привычка – курить в постели.

Мадам Дюбуа забрала мою находку, а я дала себе мысленную затрещину. Господи, Мария, ну и мысли! Мерить всех по себе – тоже не слишком-то правильно.

– О…так вот он где! – радостно сказала она. – Благодарю. Жаль, передать его мадемуазель Денских лично я уже не успею.

– Денских? – удивилась я, и что-то заставило меня протянуть ладонь и попросить. – Позволите?

– Конечно, – Клер вернула мне портсигар, и я внимательно вчиталась в дарственную надпись.

«Петренко Николаю Ивановичу на добрую память от сослуживцев».

Совпадение? Не слишком ли их много? Денских была знакома с покойным? Как в руках её оказалась чужая личная вещь? Что связывало их? Мне сложно судить, поручика я видела мертвым, но Агриппина говорила, он был необычайно хорош собой. Так не Николай ли Петренко – та самая несчастная любовь Анастасии?

Или… дело в другом? Настя состоит в красном кружке, и после отъезда Петренко пропали бриллианты княжны…

– Что-то не так, Мари? Вы побледнели… – заметила француженка.

– Нет-нет, – я мотнула головой, передавая ей оставленную Настей вещь. – Я лишь удивилась, что имя на гравировке мужское.

Клер посмотрела на надпись, а прочитав, легкомысленно пожала плечами:

– Мадемуазель Денских придерживается свободных нравов и совершенно лишена предрассудков. Подарок … шутка, случайность. Кто знает?