– Ох, хороший мой, – едва сдерживая рыдания, расцеловала я его. Он зажмурился, позволяя мне отвести душу, впервые с тех самых пор, как ему исполнилось семь.

Будем жить, непременно будем. Вопрос лишь в документах… как же быть…  

Я чуть отстранилась от него, и присев так, чтобы лицо его было вровень с моим, прямо посмотрела в не по возрасту серьезные глаза мальчишки:

– Мне теперь нельзя жить здесь, Вася, – честно сказала я. – И тебе по закону нельзя жить со мной. Я не мать тебе и не сестра. И даже усыновить тебя пока не смогу, как бы того не хотела.

Хотя бы потому, что я незамужняя девица моложе тридцати лет.

От моих слов он весь сжался. Опустил взгляд, пряча мгновенно покрасневшие глаза, и я решилась:

– Но если ты того хочешь, я заберу тебя с собой. Будем жить, Васенька. Как-нибудь, будем.

Даже если Милевский станет возражать, даже если будет категорически против... оставить ставшего почти родным ребенка я не могу. Слишком хорошо я знаю статистику выпускников общественных приютов.

Он без слов бросился мне на шею, и я рассмеялась сквозь слезы:

– К нашим урокам теперь добавится французский, так что ты не больно-то радуйся!

– А это обязательно? – не отпуская меня, спросил ребенок. – Может, хватит с меня счета? Я и читать умею! – заискивающе заглянул он мне в глаза.

– Обязательно, хороший мой. Увы.

Прилежание – лучший способ заглушить боль утраты. И единственный известный мне самой…

– Ну ладно, – тяжело вздохнул Вася. – Французский так французский.

*Отсутствие новостей - это хорошие новости

Стрелки часов показывали восьмой час вечера, Василий прижимался ко мне. Мы сидели на мягком диване в гостиной мадам Дюбуа, я по памяти читала ему приключения любопытного лягушонка и гладила ребенка по светлым волосам.

– Глупый, глупый лягушонок. Зачем ты сунулся к аисту в клюв?

Я смяла зажатую в левой руке записку.

«Прошу, умоляю, богом тебя заклинаю, уезжай безо всяких промедлений! Послушай меня хотя бы раз!»

Поезд отправляется в семь часов утра. Просьбу справить для Васи документы я передала со слугой еще днем, билеты и записку лакей принес с час назад... И о ребенке Алексей не сказал ни единого слова. Почему? Федор не успел передать мой вопрос? Записку принес другой слуга… разминулись?    

– Мари? – тихо позвала меня Клер.

Я подняла на неё невидящий взгляд. Она стояла в дверях, спиной опираясь о косяк.

– Мальчик спит, а вы вот уже десять минут как говорите на французском, – сообщила мне она.

– Да? – рассеянно отозвалась я и посмотрела на ребенка.

Вася действительно заснул. Я осторожно поднялась и накрыла его пледом. В горле пересохло, я прикрыла рот рукой, чтобы кашлем не потревожить детский сон. Бедный мой, умаялся. 

Чувствуя внимательный взгляд, я обернулась на Клер. Она подошла ко мне и протянула ладони. Улыбка осветила её лицо, и я уступила шарму француженки – взяла её за руки, благодарно пожимая тонкие пальцы.

Она встретила нас так, будто только того и ждала. Ни единого вопроса, ни тени недоумения в огромных глазах. Открыв дверь, мадам Дюбуа расцеловала меня и ребенка. Как родных…