Господи, это какое-то тотальное безумие! Я расхохоталась и, снова закашлявшись, прикрыла ладонью рот.

– С чего бы вдруг такое предложение, Настя? Сейчас! После стольких лет!

– Да, я вижу, что опоздала, – холодно заметила она. – Значит, Милевский всё же добился своего? И каково это – стать невестой помешанного на тебе убийцы? Придает вашим отношениям особую остроту?

– Не говори бред! – ответила я и прошла к лестнице. Она не уступила мне дорогу, и я плечом задела Денских.

Она схватила меня за руку, заставляя остановиться.

– Его видели в ночь убийства на Гороховой! Господи, Маша, он даже любовницу завел именно здесь! Имеет одну, представляя в мыслях вторую! Ты считаешь, здоровому человеку могло бы прийти в голову что-то подобное? И ты защищаешь его! Неужели ты готова быть с ним?! После всего этого?!

Готова? Нет, я не готова.

Именины государыни. Тёплая летняя ночь. Распахнутая дверь.

– Ты, потеряла, – Милевский протягивает мне мою шляпку.

– Алеша… – я рукою тянусь к его щеке.

Пришёл…

Глаза его загораются ярче ночных фонарей. Он перехватывает моё запястье и целует мои пальцы.

– Алёша, – улыбаясь, повторяет он.

Сброшена одежда, и смята моя постель. Мне не страшно, и в голове моей мыслей нет. Что проку печалиться? Ангел лишился крыльев с той встречи на речке. Там, впервые взглянув в глаза Милевского, я поняла, что уже люблю его.    

– Обещай, что дашь мне волю. Обещай мне, что не станешь запрещать работать! Обещай, что у нас не будет детей!

Милевский морщится, но, принимая запасной ключ от моей квартиры, всё же говорит:

– Даю тебе слово.

Я не готова быть с ним. Я с ним с той нашей первой ночи. Я с ним уже давно.

Устало вздохнув, я посмотрела на Денских.

– Какую любовницу, Настя? Ну сложи ты два и два.

Пальцы её до боли впились в мой локоть.

– Нет… – выдохнула она.

– Да, Настя, да, – хрипло рассмеялась я. – Забавно, правда? Содержать особняк и проводить ночи здесь, со мной. Неудивительно, что его видели в ночь убийства, его видели здесь гораздо чаще! Черт возьми, да всякий раз, когда он в столице!

Денских отпустила мою руку и, закрыв веки, тихо спросила:

– За что, Маша? Скажи, за что ты снова убиваешь меня?

Внизу знакомо щелкнула входная дверь, и я вздрогнула. Именно так звучал мой крючок, когда, открывая гостям, я сбрасывала его с металлической петли. Сердце застучало чаще, я наклонилась через перила и, увидев осторожно выглядывающую из моей квартиры знакомую вихрастую макушку, подбирая длинную юбку, скороговоркой пробормотала:

– Я не понимаю тебя, Настя… извини, мне нужно идти.

Ступенька, две, три. Пролет. Завидев мою юбку, мальчишка шмыгнул обратно за дверь.

– Васенька, это я! Стой! – выкрикнула я.

Он услышал, выбежал к лестнице и кинулся ко мне. Я поймала его в объятья и, что было сил, прижала к себе.

Не знаю, сколько мы так стояли, но когда он, шмыгнув носом, поднял на меня глаза, хлопнула дверь в подъезд. Денских? Ушла, наверное.

Я смахнула слезы с мокрых ресниц, и Вася, подражая взрослому мужицкому говору, баском сказал:

– Не плачь, теть Маш. Работать стану больше, прокормимся. Будем жить вдвоем. Мамка-то моя … умерла, – голос его сорвался, – схоронили, – шепотом закончил он.