— Надо ли говорить о том, как нам сейчас нужен Дрын, — рассуждал Винокуров. Он шагал по кабинету, не находя себе места.

— Но Дрын может и молчать, как те, что сидят сейчас там, внизу. Тогда Ферсан! Если он пошел на задержание бандита, то он может нам помочь разыскать лагерь Хустовца. Так?

— Может быть, и так, а может, и нет.

— Так! Так! Так! Я уверен, что будет именно так. — На смуглых щеках Винокурова появился румянец. Его глаза вдохновенно горели.

— Размышляя о поступке Ферсана, — продолжал майор, — и участии его в захвате бандеровца, я лишний раз убеждаюсь в том, что самостийники более не пользуются поддержкой в народе, хотя и кричат об этом на каждом перекрестке. И это должно нам прибавить силы.

Он остановился около Чащина и вдруг предложил:

— Пока везут к нам Дрына и Ферсана, поговорю-ка я с их дружками здесь. Может, у меня что получится?

Но разговор не состоялся. Один из задержанных, назвавшийся явно выдуманным именем — Иван, прикинулся дурачком. Второй, который был дозорным, вызывающе заявил: «Я ничего не скажу вам. Пусть это сделают другие. Они и будут в ответе». Зубан сказал, что он не знает, где сейчас обосновался Хустовец. Винокурову стало ясно, что ни с одним из них без предъявления улик не найти общего языка…

Майор немного поостыл и, оставив бесплодное занятие, вышел на улицу. Ему вдруг захотелось побыть одному, отдохнуть, подышать свежим воздухом. Он шел по тротуару, стараясь ни о чем не думать.

Пройдя несколько кварталов, повернул обратно.

Около отдела его догнал фургон. Из кабины вышел Зуев, который в нескольких словах рассказал о результатах допроса Осадчего.

— Оказывается, когда Марина пришла с завтраком, они были уже готовы к уходу с усадьбы. Коломейский приказал Станиславу задержать ее. Вот Осадчий и выскочил из бункера.

— А насчет Хустовца?

— Отказался указать.

— Ну и шут с ним. Сейчас сюда доставят Дрына и Ферсана.

— Как? Откуда взялся Дрын?

— Его поймали жители Иршавы и сдали в милицию. Я вас попрошу: допросите Дрына. Узнайте, с чем он ехал от Коломейского. Скажите, что патрон его в мире ином, и ему бояться теперь нечего.

В кабинет начальника отдела ввели Ферсана. Им оказался хилый с виду мужчина с испитым лицом, беззубый, отчего верхняя губа его ввалилась внутрь. Он был одет в залатанную свитку, на голове — соломенная шляпа. Поклонившись Чащину и Винокурову, осторожно сел на краешек указанного ему стула.

— Почему вы ушли из банды? — спросил Винокуров.

Ферсан поднялся.

— Сидите, сидите, — остановил его майор. — Если вам трудно на это отвечать, можете не говорить нам…

— Почему трудно? — переспросил Ферсан, пожевал губами и спокойно рассказал о причинах, одной из которых был его собственный баран, которого хустовцы закололи у него на глазах и уволокли вместе со шкурой.

— Только тогда до меня дошло, — заключил он, — что они люты, как дикие кабаны.

В глазах Винокурова блеснула еле заметная усмешка.

— Ну, а если бы бандеровцы не тронули вашего барана, значит, вы продолжали бы якшаться с ними?

— Извините, пан начальник, — всполошился вдруг Ферсан, — случай с бараном только подтолкнул меня отмежеваться от самостийников, а в их делах я давно разуверился.