Но вот в круг вошла рослая мускулистая матрона. Она исполнила несколько неуклюжих па и решительно проследовала к Эрику. Он бросил на нее испуганный взгляд, но амазонка ответила ему самой обольстительной улыбкой, подхватила Эрика под руку и энергично сдёрнула с табурета. Удивительные штаны Эрика были надеты шерстью внутрь; они лопнули сзади, и оттуда выглядывал белый клок, напоминая заячий хвост. Эрик неохотно последовал за матроной, зажав в одной руке трубку, а другой держась за поясницу. Когда Эрик запрыгал под музыку, ему пришлось отпустить штаны, чтобы подхватить спадавший с головы венок, однако он тут же опять схватился за штаны, потому что они поехали вниз под собственной тяжестью. Толстуха, переваливавшаяся впереди него, представляла собой не менее комичное зрелище, и мы хохотали до слёз. Очень скоро все остальные танцоры остановились, и пальмовые кроны задрожали от их дружного хохота. Эрик и его тяжеловесная партнерша продолжали усердно изображать фигуры хюла, но и им пришлось остановиться, потому что и певцы и музыканты катались по земле, держась за животы.

Пляски продолжались до рассвета, когда нам наконец разрешили передохнуть, после того как мы еще раз пожали руку каждому из ста двадцати семи жителей поселка. Эта церемония повторялась каждое утро и каждый вечер всё то время, что мы жили на острове. Со всех хижин были собраны необходимые принадлежности, чтобы соорудить нам шесть постелей. Мы улеглись рядышком вдоль одной из стен в доме собраний, словно гномы из сказки, и уснули, вдыхая аромат висевших в головах венков.

На следующий день нам пришлось немало повозиться с больным шестилетним мальчиком, у которого образовался гнойник на голове. Температура поднялась до 42^>0, нарыв на макушке разросся в кулак и нарывал всё сильнее. Несколько меньших болячек покрывали пальцы ног.

Тека объяснил, что немало детей на острове уже погибло от этой болезни и что если мы не умеем лечить, то мальчик обречен, у нас был с собой пенициллин, но мы не знали, какую дозу можно дать ребенку. А если бы малыш умер после нашего лечения, то это могло бы иметь серьезные последствия.

Кнют и Торстейн вытащили свою радиостанцию и натянули направленную антенну между макушками самых высоких пальм. Вечером они связались с нашими невидимыми друзьями в Лос-Анжелосе — Галом и Фрэнком. Фрэнк позвонил врачу, а мы передали азбукой Морзе симптомы болезни и сообщили, какими лекарствами располагаем. Фрэнк передал нам ответ врача, и в ту же ночь мы отправились в хижину, где маленький Хаумата метался в жару, окруженный причитающими родичами, составлявшими почти половину населения поселка.

Герман и Кнют занялись врачеванием, на долю остальных выпала нелегкая обязанность сдерживать натиск родичей. Мать мальчика пришла в ужас, когда мы явились к ней с ножом в руках и потребовали кипятку. Обрив больного наголо, мы вскрыли нарыв. Гной бил фонтаном, туземцы то и дело прорывали оцепление, и нам приходилось изгонять их из хижины. Всё это было невесело. Очистив и продезинфицировав гнойник, мы обмотали голову мальчика бинтами и приступили к лечению пенициллином. В течение двух суток он получал таблетки через каждые четыре часа; мы регулярно промывали рану, но температура всё не падала. Каждый вечер мы получали радиоконсультацию от врача в Лос-Анжелвсе. Наконец температура резко упала, гной перестал выделяться, сменившись сукровицей, и мальчик явно повеселел,—теперь он был готов без конца рассматривать картинки из удивительного мира белых людей, где имелись автомобили, коровы, многоэтажные дома.