Святой и правый,

Марш, марш вперед,

Рабочий народ!

Припев кончился, а Шлихтер с непривычным для тех, кто его не очень близко знал, озорством, с особенным подъемом повторил конец припева и умолк, радостно прислушиваясь, как над всем Киевом, кажется, неслось:

Марш, марш вперед,

Рабочий народ!

Манифестанты уже запрудили всю Фундуклеевскую улицу от тротуара до тротуара. На их пути закрывались торговые предприятия: кондитерская Кирхгейма, книжный магазин Идзиковского, магазин сухих фруктов Балабухи. Приказчики, служащие, рабочие вливались в колонны. Не отстали от них и артисты театра Бергонье. На всех балконах, у открытых окон, даже на крышах стояли зрители. С перил балконов и с подоконников свешивались красные плахты, шали, одеяла, цветные ковры.

День был великолепным. Грело солнце. Сады отливали червонным золотом листвы. По случаю манифеста учебные заведения были закрыты, и в толпе мельтешили гимназисты разных возрастов с ранцами за плечами. Они кричали, пожалуй, громче всех.

На груди у Шлихтера оказался огромный красный бант. Он и не заметил, кто и когда его прикрепил. «Как жаль, что рядом нет Женютки… — думал он. — Вспомнили бы тогда Берн, и первую демонстрацию, и пророческие слова молодых энтузиастов, что это будет, будет, будет и у нас дома»,

— Долой самодержавие! — вырвалось из его груди. По рядам прокатилось как эхо «ура!».

Вокруг сияющие глаза, радостные, счастливые лица. Смех. Шутки. Целуются, пожимают друг другу руки. Слышится: «Граждане! Товарищи! Братья! Свобода! Конституция!» Улица все больше наполняется праздничным настроением.

На Крещатике демонстранты натолкнулись на всадника в гражданской одежде. Это оказался конный курьер Управления Юго-Западпых дорог. Притороченная к седлу сумка была забита какими-то пакетами.

— Александр Григорьевич! — закричал он. — Возьмите мою лошадь — вам будет удобнее!

Шлихтер смущенно замахал руками.

— Садитесь, — смеясь, подтолкнул Кржижановский. Александр Григорьевич неловко взобрался на лошадь, поднял руку и, перекрывая шум, заговорил:

— Товарищи! Царский манифест — это гнусная попытка выбить из наших рук оружие борьбы за подлинную свободу. Не прекратим забастовки, пока не будет свергнуто самодержавие! Вооружайтесь, чтобы дать отпор, если кровопийцы попытаются сломить революцию!

До самой Думской площади эта гнедая лошаденка служила своеобразной трибуной для ораторов. А там Шлихтера подхватили под руки, усадили в откуда-то появившееся кресло и подняли вместе с ним. Он возмущался, но спуститься ему не удавалось. И тут он заметил, что в толпе расположился какой-то фотограф. Лица его не было видно: оно скрылось под черным покрывалом. А объектив был направлен в его сторону. «Шпик! — мелькнула мысль. — Крапивное семя!»

Многие домовладельцы вывесили трехцветные национальные флаги, выразив этим благодарность царю и отечеству за высочайше пожалованный спасительный манифест. Эти флаги срывались людьми с красными бантами на груди.

В обывательской массе приглушенно слышались испуганные голоса:

— В Николаевском парке сорваны инициалы с памятника императору Николаю Первому…