Чьи-то руки потащили ошеломленного Александра в зал.

— Нужно немедленно уходить! — почти закричал Кржижановский.

Шлихтер с возмущением повернулся. Но Глеб смотрел решительно.

«Конечно, конечно… Что можно сделать в этот момент?!» — лихорадочно стучало в голове.

Выстрелы долетели откуда-то из соседних улиц.

Кто-то из оставшихся членов комитета тут же, в помещении, сжигал списки записавшихся в народную милицию.

На площади снова зацокали копыта лошадей.

— Александр Григорьевич, я буду ждать вас? — вопросительно шепнул Вакар. Он уже оправился от первой растерянности, и в нем заговорил старый подпольщик. Сейчас, имея удостоверение сотрудника легальной газеты, нужно выскользнуть, не выдав своей связи с комитетом.

Шлихтер кивнул.

В зале оставались немногие, и они поодиночке исчезали.

Шлихтер понял: увлекшись разгромом толпы, военные упустили из виду помещение думы, выход из нее во двор. Но в любую минуту сюда могла ворваться полиция или еще хуже — погромщики. Он тоже направился к выходу, стараясь подавить нарастающее волнение.

Не пройдя и квартала, заметил: за ним по пятам следует какой-то невзрачный человек и буквально ест его взглядом. «Шпик?» Александр остановился и резко обернулся. Человек быстро подошел и тихо заговорил:

— Вы не узнали меня?

— Не имею…

— Да вы же мой первый учитель социализма! Помните железнодорожного рабочего, у которого…

Шлихтер смутился.

— Веселого мало: не узнал… Простите меня, дорогой товарищ.

Перед глазами мелькнула тесная каморка, в которую на сходку группы рабочих его пригласили еще в первые месяцы после приезда в Киев…

— Пойдемте ко мне, сейчас на улице опасно. — У молодого рабочего были удивительно добрые глаза.

— Спасибо, товарищ! В такой момент… Но не обессудьте, у меня сейчас другая дорога…

Рабочий понимающе кивнул.

Александр Григорьевич уже спокойнее пошел дальше.

Стук вагонных колес… Всегда он почему-то напоминал биение пульса. И всегда — учащенное!

Вольно, больно уезжать… Да, Красавск… Это название никак не вяжется с тем, что пришлось пережить городу за последние дни… И откуда столько громил? У многих в руках белые, свежевыструганные палки… Уж не ведомством ли полицмейстера Цихоцкого было организовано их производство?

Выбитые витрины… Разгромленные магазины… Разорванные перины и подушки в бедных еврейских квартирах…

Погром…

— А, ты красной тряпке поклоняешься?

— А, ты царский вензель топтал?

— Так тебе свободы захотелось?!

— Жидовская морда! Студентская сопля! Тебе восемь часов работать захотелось? Дай ему восемь раз по башке!..

А по улице с трехцветными флагами, с хоругвями, на которых намалеваны бесстрастные лики святых, под охраной полиции — громилы из черносотенного «Союза русского народа»… Ревущее, озверелое чудовище, обученное петь: «Боже, царя храни!»

Звон разбитого стекла. Треск выламываемых дверей. Вопли. Проклятия. Стоны…

…Александр содрогнулся, вспомнив весь путь, проделанный тогда от думы.

К Вакару он не решился направиться, хотя тот и ждал его. Зачем лишний риск для человека, которому нужно остаться легальным. В городе много людей, которых охранка не знает и которые уже предоставляли ему убежище.