И вот звонок в квартиру, где состоялось его знакомство с Киевским комитетом. Молоденькая служанка на пороге — «Наталка Полтавка». Узнала. Улыбнулась, но очень что-то грустно.

— Пан и пани не велели никого из чужих впускать.

— Я ведь не чужой, — тоже грустно усмехнулся Шлихтер.

Нерешительное переминание с ноги на ногу за дверью, сдерживаемой цепочкой.

— Хорошо, я пойду спрошу.

Минута, другая… Солнце уже зашло. Надвигается ранний октябрьский вечер.

— Нет, не велено…

В глазах девушки неподдельное сожаление и страх. Еще звонок и еще — уже в другие квартиры.

— Не велено…

— Пан и пани сказали, что их нету дома… Наконец, встреча лицом к лицу с одним из тех, кто когда-то на банкете в Театральном обществе подходил, горячо жал руку и восторженно восклицал:

— Великолепно! У кого вы брали уроки ораторского искусства? Милости прошу посетить мои пенаты… вот визитная карточка.

Театрал не ожидал сегодняшней встречи. Его холеная рука, придерживавшая такую же, как везде, цепочку, задрожала. Зябко повел плечами. Пролепетал, заикаясь:

— Ах, это вы… В такое время? Что делается, что делается… Пожалейте меня, не подвергайте мою семью тому… тем испытаниям… Вы понимаете…

Шлихтер устало разгладил густые брови. Вот и кончилась революционность либеральной буржуазии!

Молча повернулся и ушел.

На улицах не горели фонари. Стояла плотная тишина. И только изредка откуда-то издалека доносились чьи-то дикие крики, а в окнах высоких зданий вспыхивали отблески первых пожаров.

Эх, зря не пошел с тем железнодорожником! Теперь на рабочую околицу далеко, да и не вспомнить уже, где его гостеприимная каморка…

Совсем рядом, на Кругло-Университетской, 3, живет Вакар… Так и быть!

Они почти всю ночь не спали, не зажигая света. В комнате было холодно, и хозяин предложил гостю большую шотландскую шаль в крупную клетку. Александр прикрыл глаза и вдруг почувствовал, как чертовски соскучился по детям, хотя только теперь понял — за целый день ни разу не вспомнил о них. Словно сквозь какую-то перегородку слышал голос Вакара.

Они говорили почти до утра.

«Интересно, пойдет ли в «Киевском слове» обещанная Вакаром статья с анализом событий восемнадцатого и девятнадцатого октября? Изменит ли он предложенное мною заглавие: «Две демонстрации»? Да, огорчительно вот такое расставание с Красавском, ничего не скажешь…»

Давно, а может быть еще никогда, не было у Александра такого раздвоения, такой сумятицы в душе. Решение большевистской группы — уезжать немедленно: если схватит киевская охранка, то это уже надолго. Но оставить Киев в такой момент! Не трусость ли это? Ведь члены военной организации РСДРП были полны решимости поднять третью саперную бригаду в Киеве! А Федор Алексеев, ведь он со своими товарищами, может быть, как раз в этот момент провозглашает создание Совета в городе! Да, да, все это обсуждалось киевскими большевиками. Впрочем, как и его отъезд…

Знаменитый отправитель за границу «перелетных птиц революции», как выражается Козеренко, большевик Леонтьев быстро снабдил его «липовыми» документами, а товарищи — железнодорожники сами разработали способ побега.