Но самого главного сказать своему духовнику он так и не отважился. Как ни пытался Яромир оплакивать отца и сестрицу, на самом деле в душе его не было ничего похожего на скорбь. Сначала ожидание мести и гнев душили в нем всё остальное, а потом остались лишь тяжкое чувство вины, бессилья что-либо изменить и все тот же гнев — но уже на самого себя. И больше ничего.

Богато облаченная в меха, парчу и аксамиты толпа высунулась пестрым языком из разинутой пасти воротного проезда. Бóльшие бояре, градские старосты, старшие дружинники, митрополит, дворский воевода Дмитрий и, разумеется, княгиня мать — все они по традиции вышли приветствовать нового князя на въезде в город.

Яромир остановил коня, и стальная река дружины за его спиной тоже застыла. Лишь колыхались на ветру княжьи стяги, а плоские медведи на них будто приплясывали. Митрополит вышел вперед с золотым, усыпанным жемчугом и самоцветами массивным крестом в руках.

— Да благословит тебя Господь! Да будут твои дни и княжение долгими! — торжественно произнес Феодор и медленно вычертил крестом знамение.

«Матушка, слава Богу, ты здесь», — подумал Яромир, встретившись взглядом с Белославой. Княгиня казалась потерянной: целый месяц, проведенный в душной монашеской келье, наложил на нее тяжелый отпечаток. Даже в расписных соболях и высоком кокошнике она все еще смахивала на монастырскую затворницу, пропахшую жженым воском и ладаном. Однако, увидев сына, княгиня впервые за долгое время улыбнулась, а глаза ее заиграли прежним янтарем.

Толпа встречающих раскололась надвое, встав по обе стороны от дороги и освободив путь в город. Вслед за княжичем в высокую «топку» Солнечных врат с гулким шипением и стуком копыт потек ручей ратников, отроков и знаменосцев — всего четыре десятка человек. Наконец в полумрак проезда начал медленно погружаться длинный обоз телег с добром и прислугой.

Вдруг сердце Белославы замерло, а потом — забилось, как бешенное; холодные мурашки быстро пробежали по ее спине. Заметив, что княгиня пожирает ее изумленным взглядом, молодая челядинка, сидевшая на последней телеге, скромно склонила голову и потупила васильковые глаза.

«Где же я ее видела? Откуда знаю? Господи, что же это со мной?» — с тревогой думала Белослава.

После церемонии в соборе Святой Варвары, пышной и невероятно утомительной, все действо переместилось в княжий дворец. В просторных двусветных сенях между мужской и женской половинами палат устроили пир, какого давно не было в Сеяжске. Одновременно гудел весь город. На улицы высыпало столько народа, что по дороге из собора десятку дружинников даже пришлось спешиться и расчищать путь процессии. Ведь в такой давке могли кого-нибудь ненароком сбить или затоптать.

— Матушка, рад видеть тебя в добром здравии! Я молился за тебя непрестанно, — сказал Яромир княгине, расположившейся рядом с ним за особым пиршественным столом в конце палаты.

— Сынок мой, за меня не волнуйся! Все со мной будет хорошо, пока у меня ты есть. Вместе — все напасти переживем. И знай, матушка гордится тобой…

Кулебяки, ватрушки и вареники в сметане, корчаги с вином, брагой, медами и разными узварами, молочные поросята с хреном, судак с брусникой, жареные перепела и лебеди, цветочный мед, пирамиды из сочных фруктов, медовая пастила и восточная пахлава. Словно сошедшая с гор лавина, все это съедобное изобилие погребло под собой бесконечные цепи столов, протянувшихся между двумя рядами узорчатых витых столбов. Серебряная и золотая посуда — тазы, кувшины, братины, кубки — громоздилась так, будто того и гляди проломит дубовые столешницы. Вдоль оштукатуренной стены, расписанной сказочными цветами, русалками и прочей «нечистью», под сдвоенными окнами с гирьками