Когда все наконец закончилось, по крайней мере на сегодня, Яромир поспешил в свои покои и даже не дал постельничим отрокам помочь себе раздеться — приказал оставить его одного. Зайдя в обширную ложницу, где раньше почивал Невер, он глубоко вздохнул, и плечи его беспомощно опустились. Яромир подошел к огромному медному зеркалу, похожему на сверкающий блин или светило, и начал лениво расстёгивать пуговицы своего аксамитного круглого оплечья, усаженного жемчугом и яхонтами. Одна пуговица никак не поддавалась, руки не хотели слушаться, а голова хоть и немного успокоилась в тишине, но все же продолжала гудеть.

Вдруг кто-то настойчиво постучался в дверь.

«Ну что еще, смерти моей хотите? Пошли все вон!» — раздраженно подумал Яромир, закатив глаза. Оставив в покое нерадивую пуговицу, он повернулся к двери лицом и твердо спросил:

— Кто и зачем?

— Князь, к тебе княгиня матушка. Хочет тебя повидать, — ответил стражник через дверь.

— Зови, пусть войдет!

Белослава зашла нерешительно и даже с опаской, словно здесь ее ждал не собственный сын, а кто-то абсолютно неизвестный. Княгиня как-то странно обвела взглядом ложницу, хорошо знакомую, но давно ставшую ей чужой. Она украдкой посмотрела на вздутое пуховое ложе, покоившееся в темном углу под аксамитной зеленой сенью. Взор ее на секунду притупился и обернулся внутрь себя.

Яромир это приметил и сразу понял, в чем дело. От усталости и хмеля он и позабыл, что не так давно именно здесь, на этом самом одре, умирал его отец. «Ну, спасибо! На сон грядущий о грустном напомнила, матушка», — с досадой подумал он.

— Сынок мой, ничего, что я тебя побеспокоила? Хотела тебе просто доброго сна пожелать, поцеловать и благословить, — тихо и ласково сказала она.

— Матушка, да как же ты можешь побеспокоить? Я всегда тебе рад, — ответил Яромир.

— Знаешь, сынок! — она медленно подошла ближе и посмотрела прямо ему в глаза. В своем вытянутом бархатном венце Белослава казалась выше сына, немного сгорбившегося, будто бы в руках у него были тяжелые ведра с водой.

— Я ведь виновата кругом перед тобой … Да, да, Яромир, не нужно меня разубеждать! Княгиня-регент…, — она зло усмехнулась. — Хороша регент, ничего не скажешь! Затворились от народа своего, от княжества, просто сбежала, скрылась. Трусиха я, а не регент.

— Ну ты ведь не на чужбину сбежала, а в святую обитель. Всем нам иногда не помешает наедине с Богом побыть, — возразил Яромир.

— Бог не в обителях и не в церквях — там мы просто ему честь и хвалу возносим. В сердцах он, всегда с нами. А затворничество — для монахов, но не для княгинь. Одно спасло: воевода наш верный Дмитрий, чтоб сто лет ему здоровье крепкое было, порядок в державе сохранил. Ты теперь князь, и нет тебя никого на нашей земле выше. Но ты прислушивайся к нему. Он твоего батюшку столько раз выручал, что и не сосчитать. Но что это я? Пес с ним со всем — с регентством… Я ведь прежде всего как мать перед тобой повинна. Сама раскисла, даже слова доброго тебе не сказала. А ведь тебе-то самому каково было: одним махом сестру и отца потерять, — на глазах ее выступили слезы. — Ради Бога, прости матушку свою! Ты не подумай, я никогда Аленушку больше тебя не любила, я вас всегда одинаково… сильно-сильно обоих, ты не сомневайся.