Призывно фыркнув, Благовест выкатил на хозяина свой круглый красноватый глаз. Скакун был загляденье — массивный и одновременно изящный, точно высечен из черного мрамора.

— Ну что, краса, прокатимся? Осталось всего ничего, домчим вмиг. А остальные пущай догоняют. Ты хоть развеешься да повеселеешь, — сказал он, широко и солнечно улыбаясь.

— Всеволодович! — раздался громкий оклик Борислава.

Ловко спешившись, тысяцкий с вопрошающим видом подошел к княжичу. Снег хрустел под его сапогами из оленьей кожи, словно с каждым шагом кто-то звонко надкусывал яблоко.

— Ты чего это удумал, княжич? Княжна, прости мою дерзость, но сам князь-батюшка вверил мне твоего ясна сокола, — тысяцкий отвлекся на Алену и продолжил. — Куда собрались? Разве не знаешь, что дороги здесь коварны?

— Ну ты даешь, ты еще скажи — косых тут много, сожрут! — Ладимир усмехнулся. — Некого здесь нам страшиться, друже! И потом, здесь же рукой подать до градских ворот. Княжна вся истомилась уже в своей коробченке. А вы следом езжайте.

Тысяцкий привел еще несколько разумных доводов, но Ладимир не желал ничего слушать. В результате друзья разругались, и Борислав в сердцах кинул в снег свою бобровую шапку, правда, тут же ее поднял и отряхнул.

— Не обращай внимания, Аленушка! Борислав — друже, каких днем с огнем не сыщешь. Но порой нудит страшнее бабки, что осталась старой девой, — сказал княжич жене, когда они уселись на коня. Алена улыбнулась и крепче прижалась к Ладимиру.

— Но, пошеееел, родной!

Выдувая из своих широких ноздрей струйки пара, Благовест рванул вперед. Сперва у Алены перехватило дыхание, потом по телу пробежала холодная дрожь — словно неудержимый вихрь оторвал ее от земли и понес вдаль. Она изо всех сил вцепилась в мужа, но вскоре успокоилась, ощутив, как ловко княжич управляется с этим вороным дьяволом. Ладимир не оборачивался, но прекрасно знал, что Борислав с дружинниками скачут вслед за ними. Чтобы позлить дружка, он как следует пришпорил Благовеста и начал отрываться от эскорта.

— Держись крепче, Аленушка! Сам ветер нас с тобой несет! Ээээээхээээээээээй! Гривноград, Господин, принимай княжну, люби и жалуй!

Опустились сумерки; скорость и метель смазали очертания. Деревья, сугробы, холмы, дорога — все хаотично перемешалось в темноте. Лишь лицо Ладимира оставалось ясным, будто светилось. Быстрые копыта вспахивали и крошили замерзший наст, резво звенели бубенцы на хомутах.

Неожиданно впереди раздался оглушающий треск, словно протяжный стон тяжелобольного гиганта. Высоченная разлапистая ель, звонко шлепая своих безмолвных соседей ветвями, рухнула поперек дороги — фонтаны снега взвились из-под могучего ствола. Ладимир едва успел дернуть на себя поводья; с истошным ржанием Благовест рванул на дыбы, и оба супруга сорвались с коня.

— Эй, робяты! Вы только гляньте! Какая у ней шубейка и кокошник! Это же нам хватит всю ватагу в приличные панцири и зипуны снарядить, — радостно воскликнул атаман и потер промерзшие волосатые руки, распухшие, как полные воздуха мехá.

Его одинокий заплывший глаз хищно скользил по княжичу с княжной, лежавшим без чувств на снегу. На месте второго глаза у разбойника бугрились отвратительные наросты, следы давней раны.