— Ты плачешь, краса? — удивленно спросил Ладимир. — Ужель я — причина твоих слез? Неужто так я плох, так не люб тебе?

«Она же совсем дитя, с такой возлежать-то грех», — скользнуло в голове у Ладимира, когда княжна подняла к нему свое заплаканное личико.

Он заботливо утер слезы с ее пылающих щек и улыбнулся. Алена и раньше мельком видела княжича из окошка своего высокого терема, но лишь сейчас смогла разглядеть его как следует. Карие глаза глядели на нее прямо и бесхитростно, а маховые перья бровей взмыли в какой-то странной, беззлобной усмешке. Приветливый вид и молодецкая стать мужа немного успокоили горемычную княжну. Громко всхлипнув и обуздав слезы, она робко улыбнулась в ответ.

— Другое дело, царица моя! — довольно воскликнул Ладимир. — Словно луна пробилась сквозь беспробудный мрак! Как райская птица, освещая все вокруг, твоя улыбка озаряет этот мир!

«Она и впрямь мила. Отец, ты не обманул. Но до Любавы ей далеко. Эх отче, на какие жертвы заставляешь идти ради отечества, чем не годится челядинка тебе в невестки? Впрочем, поглядим на княжну, когда она расцветет окончательно. А Любавка к тому времени как раз завянет, пока же она останется отрадой», — думал он, и улыбочка натягивалась тугой тетивой на его устах.

Вдруг княжич замялся, принялся шарить где-то за поясом и вытащил деревянную, ярко расписанную фигурку — молодец с девицей верхом на златогривом коне.

— Ты достойна жемчугов и самоцветов, коих будет у тебя с лихвой в Гривнограде, — начал он, словно немного стесняясь. — А это хоть и безделица, но я сам вырезал для тебя. Люблю постругать на досуге. Глянь: это мы с тобой, краса. Похожи?

— Похожи, — обрадованно ответила Алена. — Неужто и впрямь сам вырезал? А я думала, ты лишь …. — она смутилась и замолчала.

— Что я? Вижу, дурные языки, чтоб они усохли к чертям, и до твоих ушек дотянулись.

Ладимир бережно приобнял ее за плечи. Они уселись за накрытый стол, на котором раскорячилась румяная жареная кура на золотом блюде и сияли кубки с вином. На серебряных подносах покоились ломти хлеба, головки сыра, россыпи яблок и грозди заморского винограда. Супругам полагалось вместе преломить хлеб, и Алена с детской непринужденностью накинулась на фрукты. Ладимир же лихо, будто одним глотком, осушил целый кубок доброго вирейского, затем налил себе еще из мутной зеленой бутыли.

— Прости, княжич, негоже жене такое про мужа говорить. Но люд много скаредного о тебе молвит. Скажи мне, правда ли все это? Ежели нет — побожись, что клевета и навет все, и пусть типун им на язык! Развей девичий страх, разгони тучи сомнений! — взмолилась княжна.

— Вот как! Так, чтобы божиться, сперва я должен услышать, в чем наговор. Авось, и не наговор вовсе, а правда все, — усмехнулся княжич.

— Безбожником тебя называют, — нерешительно начала девица, и стыдливый румянец прогнал с ее лица горемычный жар. — Молвят, что однажды во храме Божьем ты …. хмельной, нужду малую справил. Что держишь ты по городам и весям пять сотен холопок наложницами. Молвят, что, когда ты по граду идешь, мужья прячут своих жен, дабы, не приведи Господь, не положил ты на них свой глаз бесстыдный, — княжна вошла во вкус и говорила уже безо всякого стыда. Казалось, ей это даже понравилось. — Еще молвят, что в церковь ты ходишь, лишь чтобы над людом правоверным да над попами поглумиться, а сам ночью молишься идолам поганым на тайном лесном капище. А наложниц, что наскучили тебе, и деток своих незаконных в жертву Мору и Стоглаву приносишь своими руками.