— Что? Да я ему обижу! Ежели бы батюшка нас не остановил…, — завелся Яромир, как боевой петушок.

— Да, да, Ярик, ты у меня тот еще воин, кого угодно сразишь! — она мило улыбнулась. — Но только пристало ли мне выходить за того, кто на любимого братца руку поднял?

Алена резко остановилась посреди дорожки, пролегавшей между рядами вековых лип, и топнула каблуком своего сапожка.

— Не хочу за него замуж! Не хочу в Гривноград, чтобы провалиться ему под землю сырую! — капризно воскликнула княжна. — Ярик, ну как же так? Мне ведь матушка всегда говорила, что выдаст за сына императора вирейского, что буду я жить у моря-окияна теплого, в палатах мраморных да златоверхих.

— Да, сестрица, не позавидуешь тебе — за такого чурбана под венец пойти! — согласился Яромир. — Вот только пустое это все, знаешь же: коли батюшка наш что замыслил, так по сему и быть. Да и к венчанию уже готово все, так что не трави себе душу, смирись, сестра. Но коли он, не приведи Господь, тебя обидеть вздумает, ты сразу мне весточку шли! Уж я его…

— Эх, братец, на тебя надёжа вся. Но, может, есть еще способ спасти меня от этой напасти! Ты должен сестрице подсобить, Ярик, миленький.

— Но что я могу, Алёнушка? Отец и так на меня гневается, запер во дворце, того гляди стражу приставит. Рад бы помочь, да не в силах я, да и никто, даже матушка наша. Смирись, не грызи себя!

— Ну подумаешь, гневается! Он на то и отец нам. Ты же говорил, что он того и гляди тебе удел даст во княжение, — Яромир недовольно поджал губы, и Алена сама поняла, что перестаралась и наступила ему на больную мозоль.

— Слушай, братец! — продолжила она как ни в чем не бывало. — Говорят в бору, недалече от Ладнорского острога где-то, живет ведунья одна, Далемирой звать ее. И прабабка, и бабка, и матушка ее ведуньями были. Моя мамка[47] Никифоровна сказывала, что к ней ходила как-то, и та … Уж не скажу, что та сделала, негоже такие секреты выдавать. Но многие про нее ведают, все говорят: мертвеца поднимет, слепцу взор воротит, клинок так заговорит, что сам врагов сечь будет, кого хочешь приворожит, аль наоборот — отворотит.

— Сестра, брось это! Все эти ведуны, ведуньи, ворожеи — сказки дедушкины! — возмущенно воскликнул Яромир. — А ежели и нет, это же слуги идолов языческих, и ходить к ним — дело скаредное, богомерзкое!

— Ничего не сказки! Я Никифоровне верю, как себе, не обманет та, кто выкормила! И нет ничего богомерзкого в том, чтобы несчастную душу от погубления спасти. Братец, миленький, не оставь в беде, подсоби! А я вовек тебе не забуду, долг сполна отплачу, как черед придет.

— Ну, пускай ведунья и впрямь твоя так всесильна, пускай — дело не богомерзкое, во благо. Но я-то тут причем, как тебе подсобить могу? — удивленно спросил княжич.

— Как причем? Эти ведуны да ведуньи, как псы, страх за версту чуют. А я, ты же знаешь, та еще трусиха. Самой мне к ней идти никак нельзя. Да и кто меня отпустит? А дело важное, да не приведи Господь, кто проведает! — она сложила бархатные ручки на подбородке и покачала головой. — Ну сам рассуди: кому, кроме тебя, братец мой, соколик, могу я душу свою несчастную доверить? Ты храбр, будто барс, честен и сестру во век никому не сдашь.