– Укол в задницу влепи! – посоветовал Кривокапа. – Ему приятно будет.

– Перетопчется.

Какая насмешка: эта небесная женщина перевязывает ему палец. Покровский вспомнил, что говорила Джейн про пальцы… Смутился.

– Ну все, Покровский! – сказал Марина Мурашова. – Теперь мы будем видеться чаще. Завтра с утра на перевязку.

– Я еще у Жунева сейчас изнутри продезинфицируюсь.

– Не сомневаюсь.

– Ордено, блин, носец! – крякнул Жунев. – Гордость советской науки. У сестры икону подрезал. Бар, говоришь, сам прикатился?

– Да. Там не видно, но думаю, что радиоуправляемая основа на колесиках.

– На колесиках, сука! А иконку цап-царап. У родной сеструхи! Ученый в говне моченый.

Остававшийся коньяк Жунев сразу весь разлил, примерно по полстакана. И по ходу разговора еще пару раз воскликнул что-то вроде «ай да ученый, а ты тут взятку лишнюю не возьми!»

– А копии иконы – ты узнал, где он сделал?

– Через посредника, говорит, заказывал. Телефон посредника дал. – Покровский вытащил бумажку, прочел. – Пендерецкий Вацлав Станиславович.

Подумал, что Жунев сейчас что-нибудь язвительное выдаст про поляков. В прошлом году, когда по телевизору напропалую танцевали краковяк, Жунев постоянно Тараса Бульбу поминал. Но нет.

– Известная личность, – сказал Жунев и поднял стакан. – Антиквар с Арбата.

– А! Известная? Что-то прошло мимо меня…

– Дубу дал на той неделе.

– Да что ты!

– Костью за ужином подавился.

Покровский почесал нос.

– Слушай, ну это странно. Известный антиквар, рыло наверняка пухлое, со всеми наверняка знаком.

– Из ЦК к нему приходили, – подтвердил Жунев. – За мебелями.

– Я и говорю! А умер от кости в горло, подозрительно!

– У всех такие же подозрения. Лубянка даже проверяла. Пришли к выводу, что все чисто.

– Можно академику анонимно позвонить будто бы по просьбе этого Пендерецкого, послушать реакцию. Вправду не знает, что антиквар умер, или прикидывается.

– Нужно ли? – спросил Жунев. – Признался же он, что иконку-то подменил. Это главное. То есть, по-твоему, как оно все было? Старушка старушке подарила поддельную икону, думая, что она настоящая. Боксер об этом как-то пронюхал. Мог видеть в комнате Кроевской, когда трубу прорвало. Но вряд ли он понял, что это пятнадцатый век.

– Тем более что это не пятнадцатый, – согласился Покровский. – Но как-то решил, что вещь ценная.

– Почему активизировался только сейчас?

– Получается, он знал, что у соседки есть какая-то икона, – Покровский говорил медленно, будто думал вслух, хотя, конечно, уже неоднократно прогонял через себя эту логическую цепочку. – Некоторое время назад получил дополнительное подтверждение о ее ценности…

– В гостях у генерала! – воскликнул Жунев.

– Да. Зашел разговор о коллекции, у Бадаева щелкнуло. Он же тугодум.

– У тебя, Покровский, теория, что он молотьбу по старушкам устроил такую замороченную, что Альберт Эйнштейн не додумался бы при всем своем нюхе.

Жунев показал рукой большой нос.

– Это часто сочетается, – не согласился Покровский. – Тугодумие и хитрожопость.

Получается, в гостях у генерала Бадаеву подтвердили, генерал и подтвердил, ценность икон Прохора Чернецова. Но как с Прохором Чернецовым соединилась в бадаевской голове икона Варвары Сергеевны? Пока неясно.