Пришлось Покровскому брать на себя кощунственную роль. Рясу и здоровенный картонный, выкрашенный в золото крест быстро притащил откуда-то Иван Сергеевич. Ряса огромная, на пять размеров больше, священнослужители зачастую люди изрядные – но Маховский все равно лежит в койке, не заметит. Покровский критически оглядел себя в зеркало. Для полноты картины привязали черную бороду.

– Сама Живоначальная Троица от настоящего не отличит, – одобрил Гога Пирамидин.

– Лоб недостаточно толоконный, – сказал Покровский.

– Это можно поправить, – Гога Пирамидин вознес для щелчка десницу.

– По зеркалу щелбани, – сказал Покровский. – Спорим, не разобьешь.

Проверять не стали.

Больной импровизированному священнообязанному обрадовался, попробовал сесть в постели, трясясь от бодрящего сочетания страха и решимости. Но сразу лег обратно.

– Как вас величать, отче?

– Отец Пигидий.

– Я слышал о вас!

– Возможно, сын мой, возможно…

Было ли Покровскому стыдно?

Пользоваться слабостями верующего человека – стыдно, конечно. Но это рассуждение вообще, в безвоздушном пространстве.

За конкретного Маховского Покровского совесть если и угрызала, то невсерьез. Покровский чувствовал в эскападе Маховского что-то клоунское, взбдык безвольного человека, который отчаянно отдается ненароком заскочившей в голову ерунде. Позже выяснилось, что Покровский прав, что Маховский и крещен-то не был, пытался сам себя обмануть, признаться в преступлении через потайной ход. А не признаться ему было страшно, потому что когда сами раскопают, то больнее накажут.

Маховский каялся энергично, перескакивая с пятое на десятое. Большое впечатление произвел на Покровского пункт о поездке Маховского в туристическую поездку в ЧССР два года назад. Маховский страдал простатитом, в периоды обострений мочился по три-четыре раза в час. В ходе экскурсии по красавице Братиславе случилось как раз обострение, инспирированное высокими потребительскими свойствами тамошнего пива. Терпел-терпел, а паузы не было, в музей не заходили, в скверах толпа, разгар солнечного дня. В Дунай с моста – международный скандал. В кафе у них, говорят, незазорно проситься в таких ситуациях, но боязно, и непонятно на каком языке. Русского могли и погнать («забросать кнедликами», глупо пошутил про себя Покровский), слишком свежа память о шестьдесят восьмом.

Маховский заскочил в ближайший собор. Открытый, пустой, никакого вахтера. И там – скок за какой-то занавес, и там уж, за занавесом, от души помочился в какой-то архитектурной выемке. И никто не помешал, не заглянул! Так же незаметно, не встретив в соборе ни одного человека, вышел на улицу, присоединился к группе. Очень стыдно. Но дважды подчеркнул, что собор этот был католическим.

Среди прочих грехов были супружеские измены, но сколько их было и с кем, Маховский твердым тоном попросил отца Пигидия не уточнять.

– Будь по-твоему, сын мой, – пробасил Покровский.

Его, конечно, интересовало вчерашнее происшествие. Стоявший за ним грех был самый большой, настоящее преступление. Замдиректора загнал за круглую сумму некоему коллекционеру письма Гагарина Папанину из архива Музея авиации и космонавтики.