– Идет, – ответил он, но с неожиданной серьезностью. – Но тебе ли переживать? Вряд ли ты потеряла бы работу, даже если бы фабрика неожиданно вылетела из моих рук. Добавить еще немного пустых слов или фунчозы?

Я устало вздохнула и пояснила назидательным тоном:

– Гриша, праздная болтовня делает человеческое общение более… человеческим. Я спрошу о твоих делах, ты спросишь о моих. Так мы качественно притворимся, что интересны друг другу не только как еда и голодный.

– Понял, – он смиренно принял аргумент. – Рабочий день прошел неплохо. Хотя какие-то трудности возникли. Не думаю, что это стоит наших с тобой тревог. Я оставил Татьяну в офисе – позвонит, если что.

– О, так ты решил перестать питаться Татьяной, зато загонять ее до смерти? Как мило!

– Мило – это то, что ты считаешь себя вправе меня отчитывать, моя Любовь, – он опять говорил расслабленно. – Выбрала себе миссию, так изволь переть по ней, не отвлекаясь на детали. Кстати о миссии, ну и как тебе на стороне Добра живется?

– Превосходно! – честно ответила я. – Ночью я спала как младенец. Такое нередко случается с людьми, у которых совесть чиста. Вот бы и тебе попробовать! У тебя никакого аналога совести не предусмотрено?

Гриша рассмеялся и уже в который раз ответил вопросом, переводя разговор в непонятное философское русло:

– Это так глупо со стороны людей – пытаться выбрать одно или другое, если самой природой в них заложены обе стороны. Ну почему ты никак не можешь понять, что добро и зло – одинаково кастрированны, если их абсолютизировать. И то и другое – тупики для развития.

– Как интересно об этом слушать именно от тебя, – я повернула к более интересной теме. – Сам-то выбрал одну сторону и живешь себе в тупике.

– Так я и не человек. Мне можно.

– Удобная позиция, ничего не скажешь. Так когда мы приступим к делу?

Он, разумеется, сразу уловил, какое дело я имею в виду – оттого-то и глаза, до сих пор черные, начали краснеть. И улыбка приобретала озорной оттенок.

– Прямо сейчас, если ты так спешишь.

А чего мне не спешить-то? Раньше начнем целоваться, как говорится, раньше закончим. Или не закончим – как пойдет.

Григорий встал и, в точности как вчера, начал медленно приближаться, обходя стол. Я сразу разволновалась, но пыталась этого не выдать – пусть жрет мои эмоции из первоисточника, а не с такого расстояния. Однако через два его шага из коридора раздалась мелодия – звонок сотового телефона.

Гриша замер, посмотрел туда, но не поспешил к мобильнику, а задумчиво нахмурился.

– Татьяна звонит? – предположила я.

И вдруг он рухнул на пол – просто свалился вниз мешком. Я вскрикнула и подлетела к нему. Хлопнула от души по щеке – и себя потешить, и в чувство привести. Но он не двигался и вообще не подавал никаких признаков жизни. Через полминуты я всерьез испугалась.

Какая-то новая игра? Изощренный манипулятор, возможно, уже уловил мои эмоции в его адрес и теперь решил надавить страхом? Дескать, что я почувствую, если его вдруг не станет? Не будет ли мне жаль?

Мне было не жаль, а страшно. Хотя бы от полного непонимания происходящего. Тело не было холодным, но каким-то совершенно безжизненным. Я снова хлопала его по щекам, звала по имени и пальцами открывала веки, заглядывая в глаза. С нарастающим ужасом видела совсем не красные радужки, а самые обычные, человеческие. И что подобное может означать?