Василий Фёдорович выглядел очень неприветливо. Его губы сжались в узкую полоску, серые, будто выцветшие, глаза под седыми бровями колюче пробуравили меня, и старик… захлопнул перед моим носом дверь.

Я была так ошарашена, что пару минут даже не сдвинулась с места, тупо глядя на облупившуюся краску на деревянной двери. Потом медленно развернулась и стала спускаться с крыльца, стараясь не заплакать. Только не при этом гадком старике. Наверняка он сейчас смотрит из-за занавески и смеётся надо мной. А может зря я про деньги сказала…

– Куда пошла? – грубо рявкнул старик, выводя велосипед из-за своего дома. Оказывается, он просто ушёл через заднюю дверь в сарай, где хранил своё транспортное средство.

– Держи. Не сломай. Покатаешься – вернёшь. Если сломаешь, сама чинить будешь.

И, не слушая моего благодарного лепета, снова ушёл в дом, так же хлопнув дверью, мол, разговор окончен.

Псина обнаружилась опять на выезде из деревни. Я ей даже обрадовалась.

– Приветик, собачатина, – поприветствовала я ленивую животину, но та никак не отреагировала на меня. Я с трудом удержалась от желания немного подпихнуть её ногой, чтобы хоть чуть-чуть расшевелить.

Хотя никакой другой дороги из Анцыбаловки в Зелёново не существовало и не было никакой возможности заблудиться, я всё равно очень боялась, что не доеду. Когда мы шли пешком с мамой, мы болтали и смеялись, и никуда не спешили, и путь через лес казался интересным и даже красивым. Сейчас я хотя и ехала на велосипеде, но в полном одиночестве, и дорога совсем не выглядела теперь приветливой и безопасной. Я постоянно оглядывалась, чуть не падая с велосипеда, потому что мне всё время казалось, что сзади раздаётся хруст шагов или даже шуршание шин. И густые кусты таили в себе опасность. Там мне мерещились тёмные неясные фигуры, которые могли выпрыгнуть перед самым моим носом и утащить меня неизвестно куда. И никто бы не спохватился, не стал бы искать. Да и не нашёл бы.

Я пробовала петь во весь голос и даже выкрикивать: «Я не боюсь! Я вооружена! Я владею кун-фу!» Последнее было откровенной ложью, к тому же я не была уверена, что те, кто мог бы выпрыгнуть на меня из леса, вообще знали что-то о восточных единоборствах и тем более – как они называются.

И ещё из-за одиночества и полной тишины в голову постоянно лезли разные дурацкие мысли, которые отнюдь не поддерживали, а даже совсем наоборот. Такое впечатление, что за всю свою предыдущую жизнь я запоминала только обиды, ссоры и неудачи, яркие картины которых наплывали одна на другую, только усиливая моё отчаяние. В другой бы раз я только посмеялась над историей, произошедшей, когда мне было года четыре: папа съел оставленное для меня яблоко, и я жутко на него обиделась и ревела полдня, хотя обескураженный папа немедленно притащил из магазина целую корзинку точно таких же яблок. Сейчас же словно кто-то злой подленько нашёптывал мне на ухо: «Вот он всегда был такой! Сделает, как ему хочется, и о других не думает!»

Потом я вспомнила кучу обид, глупых и незначительных, когда виноватой оказывалась мама.