И вот был первый парень на деревне, Сергеем звали. Вообще бабник, то с одной, то с другой. Но красивый. И когда до Натальи очередь дошла, та аж сбрендила от радости. Втюрилась, как кошка.

Серёга походил-походил с ней, а потом надоела она ему со своей любовью. Всё ж сразу получил, что хотел.

Короче, к другой прилепился, Наташку забыл. Она уж страдала, клянчила, да толку-то. Потом всё же выпросила себе свидание. На вот этой вот лавочке однажды вечерком.

Пошли-то вдвоём, а домой пришёл только Серёга.

Серый, когда один с реки воротился, то всё глаза прятал. Говорил, что на берегу Наташку оставил. Мамаша-то её до последнего его честила, да доказать ничего не могла. Девку-то так и не нашли. Нет тела — нет дела.

Незнамо, что там у них приключилось, только Сергей до зимы на посиделки у Колбасонки не ходил. Деловой заделался, сразу какие-то комсомольские обязательства на себя взял, типа ударник труда, некогда ему. А потом, как улеглось всё, подзабылось, повеселел, уже и не таким передовиком стал, опять за девками бегать начал.

Да и тихо всё было, пока лёд совсем на речке не вскрылся и не сошёл да не зазеленело по берегам. На майские вечерком потащил Серёга очередную зазнобу, да что-то быстренько вернулись они обратно. Девка в три ручья ревёт, трясётся. Вроде Наташка пропавшая к ним пристала.

Казалось бы, ну радуйтесь, что нашлась. Мамаше ёйной сообщите (она к тому времени к родне переехала в посёлок). Чего реветь-то.

А Серый, тот молчал, пока его братовья девкины не поколотили. Там вызнали наконец, что только любезная парочка на траве разложилась у лавочки-то, так слышат: шшшшвык, шшшвык, шшшвык… Крупный кто-то по траве шарится. И прям к лавочке.

А это Наташка. Волосы мокрые лицо облепили, платье влажное, будто только из воды. И сама ползёт, руками подтягивается. А ноги вслед волочатся: шшшшвык, шшшвык, шшшвык…

– Серёженька, – шепчет так жалостно, губами синими шлёпает. – Можно я с вами немножечко посижу? Мне так одиноко, так одиноко…

А сама подтягивается к ним, шшшшвык, шшшвык, шшшвык…

Подгнившая, мёртвенькая. Зазноба Серёгина сразу это просекла. А чего не просечь: нос рыбы отъели, глаза белые.

Наташка тогда, год назад, его у лавочки умоляла вернуться, попрекала, в любви вечной клялась. Серёга-то её в раздражении кулаком и пнул, достала его. Силы только не рассчитал. Наталья-то и упала, а головой приложилась об землю и будто не дышит. Так ему показалось. Запаниковал, оттащил тело подальше да поглубже, да в Колбасонку и кинул. Видать, Наташка всё же не мёртвая тогда была, только обморочная. Получается, так-таки сердечный дружок и убил её, утопил.

Сергей-то потом из деревни уехал, неизвестно куда. Больше не слышали ничего про него особенного. Хотя вроде через год-два дружки его трепались, что прирезали Серёгу, какая-то гопота напала, обчистила и бросила в закоулке помирать. Получил-таки своё. А то даже дела тогда не завели. Так оно было или нет, но Наташкино же тело так до сих пор и не нашли.

А сама она, как вода с речки сойдёт, приползает к парочкам, что на лавочке припозднились, или если ребятня вечерком рыбачит. Грустно ей, поди, одной болтаться на дне. Только вот ходить не может, ноги в воде размякли. Так она руками гребёт. Кого схватит, так непременно за ногу. И за собой тянет, сильно так. Если не вырвался – сгинул. А если вырвался, то всё равно потом ближе к зиме заболеет и помрёт.