– А если не уйдет? Ты позволишь нам с Рузей его убить?

– Не позволю, – ответила я твердо и пошла одеваться.

Крахмальная блузка приятно холодила кожу, жилет плотно охватил талию, юбок было три, синяя в складку верхняя и две шелковых нижних. От пышности наряда мне показалось, что из зеркала на меня смотрит благородная пани, я даже присела в реверансе.

– Нужные мысли, это, конечно, хорошо, – прошептала Рузя. – Но заклинание будет надежней.

Я обернулась, чтоб повторить о нежелании бургомистра мне это треклятое заклинание сообщать, но замерла с открытым ртом, тетушка хихикнула, тряся завитыми локонами:

– Да, Адичка, оно у меня есть. Прекрасное, скомпонованное из нескольких, найденных в умных чародейских книгах. Все, что к нему требуется: узнать настоящее имя нашего черноглазого.

Радость моя лопнула, как мыльный пузырек:

– Даже Марек его не помнит.

– Зато бургомистр, скорее всего, прекрасно его знает, – сказала Гражина. – Килера заморочь, улыбнись, позволь приобнять…

– Поцелуй, – поддакнула Рузя. – После лобзания ни один мужчина перед тобой не устоит. Противно? Потерпишь.

Я смущенно сообщила, что с некоторых пор прикосновения Карла не вызывают во мне отвращения, и что, пожалуй, поцелуй не будет неприятен. Тетки обрадовались.

– Наконец ледяная статуя Аделька таять начала, – хохотнула Гражина. – Даже догадываюсь, кто в костер страсти дров подбросил. Марек. Кстати, Адичка, я еще вот что попробую: когда парень заснет, нашепчу, чтоб имя вспоминал, мысли на это направлю. Знаешь, как бывает, бессознательно чего только из глубин памяти не вылазит. А браслетик-то из поленницы забери, пусть здесь лежит, под Рузиным присмотром.

Я выглянула в темноту за окном:

– После закрытия принесу, когда гости разойдутся.

И отправилась исполнять свои обязанности хозяйки трактира.

Зала была почти пуста, народ столпился снаружи, как и вчера, кольцо вокруг крыльца, очередь сельских девиц, Марек в драной на плече рубахе.

У него другой одежды нет? Нужно завтра же смену заказать или тетечку Рузю попросить?

– Чего там? – спросила Гражина над плечом. – Мне отсюда не видно.

– Пан чародей поцелуями за работу рассчитывается, – фыркнула я вполголоса.

– Не поцелуями, – возразила Гося. – Сегодня деньгами, девки-то на другое губы раскатали, только пан Марек сказал, что его невеста, вы, то есть панна-хозяйка, ему с посторонними женщинами лобзаться запретили. Петрик горсть бургомистровых талеров на четвертинки специально выменял.

Я вытянула шею. В очереди действительно не целовались и, судя по недовольным девичьим личикам, четвертаки радости доставляли гораздо меньше, чем могли бы бесплатные поцелуи чародея. Расчет закончился, я отошла к стойке, освобождая дорогу возвращающимся в трактир гостям. Меня приветствовали, поздравляли с удачной охотой и ладным женишком. Тот вошел одним из последних, за ним хромал незнакомый мужчина, пожилой, с длинными седыми волосами, крючковатым носом и яркими голубыми глазами.

Марек остановился в центре залы, хлопнул в ладоши, привлекая внимание:

– Дорогие гости, прошу любить и жаловать, это пан Шпильман – бродячий миннезингер, явился в Лимбург на праздник Медоточия. Сегодня он дает единственный незабываемый концерт в «Золотой сковородке».