Я просто переобуваюсь и набрасываю пальто. Воронов — куртку. Маргарита Аркадьевна выводит грустного парня за дверь.



— Я далеко живу, — делает он последнюю попытку отмазаться от конвоя.

— Это хорошо, Евлампий, — кивает невозмутимо Воронов. — Нагуляем аппетит перед ужином.

Степень грусти Есения можно определить по тому, что он свое имя даже не поправляет. А едем и правда прилично. И хорошо, что мы решили их подвезти, потому что на остановке стоит несколько человек — редкое событие, а значит, маршрутка задерживается.

Хотя Есений по мере того, как мы приближаемся к его дому, становится все напряженней. Он делает попытку расстаться с нами на светофоре, потом у магазинчика, а потом у чужого двора.

— Ты не здесь живешь, — отрезает Маргарита Аркадьевна, и мы едем дальше.

— Ты так волнуешься, как будто мы решили отужинать у тебя, — усмехается Воронов, и Есений сдается.

Против начальства не сильно попрешь. Отвернувшись к окну, он мрачно рассматривает двор, в который въезжает наша машина.

Ничего особенного. Двор как двор, обычный спальный район. Еще не поздно, и, несмотря на погоду, на лавочках кучкуется молодежь.

— Здесь выйду, — говорит парень.

В его голосе прорезается твердость и даже вызов, и я с удивлением к нему оборачиваюсь. Он отводит от себя руку Маргариты Аркадьевны и берется за ручку двери.

— За что били?

Я с удивлением перевожу взгляд на Воронова. Он безучастно смотрит через окно на компанию молодежи.

— Не били, — помедлив, отвечает Есений. — Били — это когда тебя бьют, а ты терпишь. А мы подрались.

— Иногда пар спустить — полезное дело. Хотя азартней, когда повод все же находится.

Алекс двигает плечами, как будто вспоминает, каково это. Да и в голосе его звучат едва ли не завистливые нотки.

— Они просто придурки, — выплевывает Есений и толкает наружу дверь. — Но я им передам ваш совет.

Он выходит на улицу. Маргарита Аркадьевна порывается пойти следом за ним, обеспокоенно глядя в окно, но раздается щелчок. Воронов просто блокирует двери. Ничего не спрашивает. Бесстрастно смотрит за тем, как от лавочки отделяются две тени и идут наперерез Есению.

— Александр Юрьевич… — начинает говорить горничная, даже понимая уловку Воронова. — Это из-за того, кем он работает. Его младший брат проговорился, теперь задевают парня. Говорят, что… по-разному говорят, хуже, чем у вас иногда все еще вырывается по утрам. Не хочется повторять.

— То есть то, что его зовут Еремеем, их не смущает. Уже проще.

Воронов снимает блокировку и выходит из машины. Окидывает взглядом намечающуюся картину побоища, но помогать не торопится. И неожиданно, когда до столкновения враждующих остается пара шагов, окликает:

— Есений!

Все останавливаются. Воронова ничуть не смущают устремленные на него взгляды. Хотя он прекрасно видит, что его изучают. Его, его мерседес. Видит, как парни переглядываются между собой.

— Будь добр, вернись на минуту, — продолжает Воронов, выдержав паузу. — Забыл тебе передать важные документы. Нужно, чтобы ты их глянул: на кону важный контракт.

Всю композицию наблюдающих можно смело отливать в глине. Даже нас с Маргаритой Аркадьевной.