Из кухни раздался осторожный смех. Бабетт улыбнулась и сказала, что очень рада снова слышать мужской смех. Она встала. Взяла свой пустой бокал и пошла в кухню. Все следили за ней взглядом. Когда она скрылась в дверях, мы облегченно вздохнули.

— Я просто восхищаюсь ей. Она такая сильная, — начала я. — Иногда кажется, что до нее так и не доходит, что произошло.

Анжела уставилась на меня отчужденным, холодным взглядом, какой бывал у нее всегда, когда она собиралась сказать какую-нибудь гадость. Так ничего и не произнеся, она как будто проглотила свои слова с ехидным смешком, и только шея у нее покраснела, как от испуга. В тот же момент Ханнеке легонько ущипнула меня за ногу.

— Эта баба загонит меня в дурдом, — прошептала она, кивнув в сторону Анжелы. — Выйдем, покурим?

Холод хватал за щеки, когда мы оказались на улице, все еще со стаканами в руках. Я была рада, что Ханнеке увела меня от Анжелы, с которой всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Ханнеке стряхнула снег с кованой скамьи, положила на нее шаль грубой вязки и села. У нее дрожали руки, когда она вытаскивала сигарету из пачки.

— Черт, — пробормотала она, хорошенько отхлебнув из стакана. — Знаешь, я этого больше не вынесу.

— Пойди домой, выспись хорошенько. Мы все падаем с ног. Ну и денек…

— Да нет, я не об этом. То есть я устала, конечно, но… — Она положила голову мне на плечо. У меня тоже слезы подступали к горлу, мы все плакали целую неделю, потому что сейчас можно было плакать. Никому не приходило в голову задавать вопросы, можно было просто наплакаться обо всем на свете, выплакать любое свое горе, и самым приятным было то, что всегда был кто-нибудь, чтобы тебя утешать, ласкать, постоянно обнимать и гладить. Я обвила ее руками и почувствовала, как она дрожит, наши мокрые щеки прижались друг к другу, боль опять медленно отступала, потом мы, вздохнув, рывком высвободились из объятий друг друга. Она взглянула на меня.

— Знаешь, мы все загнаны в угол.

— Что ты имеешь в виду?

— Приперты к стенке, как Эверт. В тупике.

Ханнеке отвернулась и глубоко затянулась. Бросила окурок на землю и затоптала его. Я вцепилась ей в запястье.

— Ханнеке, о чем ты? — Меня испугало, как она произнесла это. Потом схватила меня за руку и опять посмотрела на меня.

— Я, конечно, несу вздор. Иногда так кажется, правда? Загнаны в угол — в браке, в карьере, в нашем поселке. Мысль о том, что ничто в жизни не изменится, она очень давит.

— Не думаю, что это тяготило Эверта. Он был болен. Его давил его психоз.

— В этом мы убедили друг друга. Что он был не в себе. Это очень просто. Мы не виноваты, потому что он сумасшедший. Никто не может вслух задать вопрос, как могло зайти так далеко.

— Его ведь лечили? Бабетт говорит, что он много лет страдал от перепадов настроения…

— Эверт не вынес напряжения! Он хотел уйти от нас, из нашего поселка, чувствовал себя загнанным зверем в нашем клубе. Все это очень гнетет, меня тоже. Карен, ты такая наивная, ты же и впрямь не представляешь…

Я уставилась на нее, открыв рот.

— Мы — компания лицемеров. Мы же только и делаем, что суем друг другу в глаза свои перья, но мы и платим за это высокую цену. Эверт отказался играть по этим правилам, и тогда мы списали его со счетов. Вот так.