– И как, при всём моем уважении, это должно мне помочь?

– Если хотите, выпейте из этого кувшина. Я охотно приму к себе ваш дух. У вас есть честь, она вам и подскажет, как поступить.

– Честь? – Грабинский снова рассмеялся, но в голосе его не было веселья. – Я однажды уже убежал! Когда они оставили меня, эти посланники дьявола, я залез в долги перед людьми, которые такого не прощают. Хотел, чтобы меня убили. Сам не смог этого сделать. И знаете, что произошло? Я был на волосок от смерти. И кто спас меня из их рук? Мирек. Насмешка судьбы, не правда ли?

– Не мне обсуждать приговоры Провидения. Но, может, вас двоих объединяет нечто большее, чем обычная человеческая судьба? Господин Грабинский, мне пора возвращаться на торжество. Останьтесь здесь, подумайте над тем, как переплетаются судьбы, и примите то решение, которое каждый человек принимает сам. Как по мне, ни одно из них не будет для вас плохим.

– Потанцуем? – шепнул Кутшеба, видя, что Бурылович поднимается. – Пойдем потанцуем.

– Не поговоришь с ним? Ты должен…

Он утянул мару за собой еще до того, как Бурылович увидел их и понял, что они подслушали разговор. Он стыдился своего любопытства, которое заставило его слушать. Чувствовал себя так, как будто предал Грабинского. И хотя ему было интересно, какое решение тот примет, он счел, что лучшее, что он может сделать, это подарить старому человеку ночь в одиночестве.

Он потянул протестовавшую, но все-таки подчинившуюся мару в зал и танцевал с ней до самого утра. Когда музыканты уже выбились из сил, демоница просто вжалась в него, и они качались на месте, в то время как мелодии становились всё более ленивыми, а его все больше удивляло ее тепло и волнение. А когда небо за окнами призрачной станицы начало светлеть, она поцеловала его в щеку, на удивление робко, невинно, и скрылась в нем.

Как только заиграл рассвет, они оседлали отдохнувших лошадей и, сердечно попрощавшись со всеми жителями крепости, уехали.

Сентябрь 1971 года по старому календарю, пятьдесят шестой год Предела, девятнадцатый год Мира, Краков

Высокий мужчина, имени которого Корыцкий не знал и называл его Пижоном, выехал с самого утра из Кракова на дрожках и направился в сторону Закшувка. Извозчик, как почти все, кто занимался тем же ремеслом, работал, конечно, на Корыцкого, поэтому генерал не поехал за объектом лично, а ждал возвращения извозчика, попивая коньяк в одном из кафе в районе Рыночной площади.

Эту радость он позволял себе с большой осторожностью; хотя он и считал, что по-прежнему может похвастаться крепкой головой, его любимая душечка всё более косо смотрела на его пристрастие к алкоголю. Она начала еженедельно ограничивать объем выдаваемого ему напитка и устраивала выволочку, если засекала, что он нарушил ее предписания. Эти наполненные теплом скандалы всегда забавляли Корыцкого, он принимал всё с покорным выражением лица и позволял себя ругать. Как будто и не был одним из самых могущественных людей в городе, перед которым трепетало большинство существ, живущих в краковских тенях.

– Вернулся, – сообщил официант, ставя перед генералом чашку чая. – Ни с кем не встречался. Бродил вокруг, как турист. А сейчас приказал отвести его к францисканцам.