Много позже (в 1958 г.), говоря о другом поэте — о Гейне, — Маршак подчеркнул его «близость к народной песне» и то, что Гейне «в своих сложных лирических стихах чудесно сохраняет характер безыскусной, непосредственной, даже наивной детской песенки…»[9].

Именно эти свойства, подмеченные им в Блейке и в Гейне, в полной мере присущи и Маршаку — поэту и переводчику.

Ошибется тот, кто вознамерится отделить в переводах Маршака «простоту и ясность форм» от «глубины мистицизма», «близость к народной песне» от «смелости воображения», сложность от безыскусности: достаточно вспомнить такие разные, непохожие друг на друга, но принадлежащие одному владельцу переводы, как сонеты Шекспира, «Тигр» и «Хрустальный чертог» Блейка, «Старую дружбу» и «Финдлея» Бернса, «Расставание» Байрона и «У моря» Теннисона, «К Миньоне» Гёте и «Дом, который построил Джек» из английской народной поэзии для детей, руны «Калевалы» и эпиграммы и шуточные эпитафии английских и шотландских поэтов.

Один этот перечень уже говорит о многом.

Но Маршак не был бы Маршаком, если бы, открывая русскому читателю поэтов разных времен и народов, ограничился бы чисто просветительскими или формальными задачами, а не преследовал ту главную цель, о которой он писал в связи с переводами сонетов Шекспира:

«Не в передаче стилистических архаизмов я видел свою задачу, а в сохранении того живого, что уцелело в сонетах до наших дней, что, конечно, переживет нас, наших детей и внуков…»[10]

Но все это невозможно было бы осуществить, если бы Маршак в своих переводах лишь «консервировал» традиции классиков, не пользуясь всеми достижениями и открытиями новейшей русской поэзии, вплоть до Хлебникова и Маяковского.

Маршаку принадлежит еще одна заслуга. Как никто другой до него, он средствами русского стиха умел создавать как бы «портреты» тех языков, с которых он переводил. На эту особенность впервые обратил внимание А. Т. Твардовский, писавший, что в своих переводах Маршак «сделал Бернса русским, оставив его шотландцем. Нигде не найдешь ни одной строки, ни одного оборота, которые бы звучали, „как перевод“, как некая специальная конструкция речи, — все по-русски, и, однако, эта поэзия своего особого строя и национального колорита, и ее отличишь от любой иной…»[11].

И верно: читая его англичан, мы никогда не спутаем их ни с немцами, ни с французами, ни с итальянцами.

Не многие путевые очерки дадут нам возможность так почувствовать Англию, как эти написанные по-русски стихи.

Переводя Гейне, он видел перед собой Германию, как в строках Петефи слышал биение сердца венгерского народа.

Хорошо известна формула Жуковского: «Переводчик в стихах — соперник». Зачастую Маршаку приходилось соперничать не только с авторами подлинников, но и со своими предшественниками — русскими поэтами, которые в прошлом переводили те же стихи, что и он. Кстати сказать, в этом отношении Маршак был крайне щепетилен. При всем своем мастерстве он никогда не посягнул бы на соперничество с переводами классическими, «незыблемыми», вошедшими в плоть и кровь русского читателя, более того — счел бы безнравственным, если бы кто-либо попытался заслонить своим переводом, допустим, «Лесного царя» Жуковского или «Не бил барабан перед смутным полком…» Ивана Козлова.