Были и другие случаи. Помню, кто-то словно не подпускал меня к океану в день, когда пляжи в итоге закрыли из-за опасных тягунов. Помню волну спокойствия, которая мгновенно смывала стресс, не позволяла грузиться и загоняться, заставляла ровно дышать, недоумевая, что сдержало панику и помогло расслабиться. Порой это мелкие эпизоды, порой – крупные события, но мне всегда казалось, что это вытекает из человеческой сущности, из воспитания рациональными людьми.

Впрочем, «воспитание рациональными людьми» не объясняет случившееся в то воскресенье. Мы с Брекином вышли на улицу с фрисби. Погода стояла чудесная – семьдесят четыре градуса[69] и ни ветерка, ни облачка. Непонятная утренняя дымка с океана уже растаяла, вернув небу невероятную синеву, которую подмечает и особо выделяет каждый турист. Ярко-зеленая фрисби рассекала ярко-голубые небеса, летая туда-сюда между мной и Брекином. Мы обходили отдыхающих на лужайке, извинялись, когда фрисби падала под ноги. Один раз она врезалась студенту в голень… Мы начали играть, когда солнце было слева от нас, но, пока бегали, кидали и ловили, оно поднялось в зенит и стало светить прямо в глаза.

Пожалуй, сейчас я романтизирую. То есть в минуты реалистического скепсиса я абсолютно уверен, что романтизирую, в другое время уверенности меньше. Сейчас, по прошествии времени, рисунок нашей игры напоминает мне замысловатую петельчатую спирограмму. Я ловил пасы Брекина и после каждого смещался на определенный угол – вот я повернулся на десять градусов к стартовой позиции, потом на пятнадцать, потом на двадцать, потом на тридцать и, наконец, на девяносто.

Походка каждого человека индивидуальна и узнаваема не меньше, чем отпечатки пальцев. Себастьян ходит прямо, неторопливо, размеренно – каждый шаг такой же твердый, как предыдущий. Разумеется, я помнил его мускулистые плечи и горделивую посадку головы. Я помнил, что при ходьбе большой палец правой руки он держит близко к ладони, отчего кажется, что правая рука сжата в кулак, а левая расслаблена.

И вот я увидел его, но против света. Лицо не разглядишь, но он шел ко мне, и я оценивал походку.

Брекин отдал пас – мои внимательные, изумленно вытаращенные глаза ослепило солнце, и фрисби пролетела мимо.

Когда яркое световое пятно перестало мешать, я снова глянул Брекину за спину. Шедший приблизился, только это был не Себастьян. Кто-то с отличной осанкой, гордо поднятым подбородком и правой рукой, словно сжатой в кулак. Кто очень похожий, но не он.

В одиннадцатом классе на биологии мы учили, что у болевых рецепторов, называемых С-волокнами, очень тонкие, медленно проводящие аксоны. Сигнал боли движется к мозгу дольше любой другой информации, включая осознание того, что боль близко. Учитель спросил, как, на наш взгляд, это помогает эволюции, и тогда ответ казался очевидным: человек получает шанс избежать боли, прежде чем она выведет из строя.

Мне нравится думать, что именно так я заранее настроился на встречу с горькой реальностью. Конкретно в том случае меня предварительно ослепило солнце. Оно предупреждало, что близится источник боли – моя надежда. Оно напоминало, что шедший никак не может быть Себастьяном. Я в Лос-Анджелесе, а он где-то в другом месте, вербует новых СПД. Где угодно, но не здесь.