– Да уж, этого добра там хватало… – Кажется, мне удалось его зацепить. – Помните, у нас была команда – ну, не команда, а так… Человек пять-шесть – все молодые, все без денег… Обычно просто шлялись по городу, иногда заходили в пивнушку. Правда, пиво там продавали только по удостоверению личности, поэтому нам приходилось довольствоваться кока-колой. Кажется, она стоила двадцать пять центов, или что-то около этого. Растягивали ее на час, а сами сидели за барной стойкой и разглядывали посетителей…

– Вы имеете в виду бар «Петрелли»… – Сказав это, официант дотронулся до губ, как будто произнес что-то неприличное. – Лучше не вспоминать это место. И все-таки… вас в этой компании я что-то не припомню… – пряча глаза, заметил он. – Как, вы говорите, ваше имя?

– Да вы и в те поры не знали моего имени. Мы же не называли друг друга по именам. Только «привет» или «слушай, ты». Ну, или придумывали какие-нибудь прозвища. Карл… Дуг… Или Малой… А вас, если мне не изменяет память, мы называли… Рамоном.

Официант принялся нервно мять свое полотенце.

– Откуда вы знаете? Наверное, вы слышали об этом от…

– Да я просто помню! Значит, Рамон, я правильно вспомнил?

– Говорите потише.

– Так да или нет? – тихо спросил я.

Он коротко кивнул.

– Мне было очень приятно с вами побеседовать, но я… – натянуто сказал он.

Ему явно хотелось уйти, но я все не унимался.

– А помните, как-то раз мы шатались по городу – впятером или вшестером, не помню точно – и кто-то из ребят предложил зайти в сэндвич-бар «French Dip», ну, тот, что рядом с мэрией? Вроде как он всех угощает… Как же его звали, он еще пел постоянно? Или ржал. Или и то, и другое вместе…

– Сонни… – сказал официант, – кажется, его звали Сонни. И он всегда пел одну и ту же песню, ну, помните… По десять раз за вечер. Все лето…

– «Мандарин»? – сказал я.

– Вот это память!

– Точно, «Мандарин»…

Песня Джонни Мерсера[72]. Именно ее пел этот Сонни.

Мы весь вечер ходили за ним по улицам – всей толпой, человек шесть-семь.

– Мандарин…

Собственно, мы так и звали его – Мандарин. В то лето это была его любимая песня, он пел ее постоянно, пока мы все не ушли на войну. Да-да, Мандарин. Мы ничего про него не знали: ни фамилию, ни адрес, ни откуда он взялся… Пересекались с ним только по пятницам и субботам. Обычно он приезжал позже всех, особенно в субботу. И спускался с подножки трамвая с таким видом, как будто он – это не он, а какая-нибудь примадонна: ах, что-то сегодня так мало цветов – могло бы быть и побольше…

Мандарин. Сонни. Фамилия неизвестна. Для нашего поколения он был довольно высокого роста – где-то метр восемьдесят или даже выше. И при этом худее всех нас. Правда, он всегда говорил: я не худой, а стройный… У него были тонкие руки с бледными пальцами, и он сжимал в них длинный мундштук, которым во время разговора указывал на предметы, дома, деревья или на кого-нибудь из нас. Помню, в какой-то из вечеров ему якобы удалось одним взмахом руки изменить погоду. И еще ему все, что ни возьми, казалось почему-то ужасно смешным, он смеялся буквально над всем подряд… А мы, чтобы один не подумал про другого, будто у него нет чувства юмора, начинали смеяться вместе с ним. И такая классная сразу становилась жизнь – преображалась прямо на глазах…