– Ни копейки не дам! – кричала она. – Ни крестьян, ни поместий у вас больше нет, а значит, доход будет получать не с кого! Денег хватит на ближайшие семь-восемь лет, да и то при скромной жизни! А от скромной жизни вы давно отвыкли, стало быть, и на пять лет не хватит!

– Ловко сосчитали, душечка! – иронически оценил ее выпад Илья Романович. – Да только не учли, что золотоносная жила мне будет приносить в год никак не меньше восьмидесяти тысяч ассигнациями…

– Глупости это все! – в гневе махала на него руками Изольда Тихоновна. – Небось со слов Казимирки поете? Опомнитесь! Угомонитесь! Неужели не ясно, что Летуновский затеял вас разорить? Я с самого начала чуяла, что у него тут есть свой интерес, и видите – не ошиблась! Он обдерет вас, как липку, и оставит подыхать под забором!

– Не вы ли, драгоценная моя, еще недавно советовали мне, на манер французских дворян, заняться прибыльным делом? – язвительно напомнил ей князь. – А теперь, когда надо идти ва-банк, я должен по вашей милости пасовать и сделаться нищим?

– Вот-вот, у вас одни лишь карты на уме! – скорбно качала головой экономка. – Ни на что другое вы не годитесь!

Илья Романович огрызался в ответ на ее увещевания, но его и самого терзали сомнения. Он снова стоял на краю пропасти, точно так же, как много лет назад, когда промотал родительское наследство. Так же было и после смерти Натальи Харитоновны, когда перед самой войной князь проиграл в карты особняк на Пречистенке. Каким-то непостижимым образом все возвращалось на круги своя. «Не может такого быть, чтобы удача окончательно отвернулась от меня! – с убеждением говорил он себе. – Я всегда успевал втиснуться в запиравшиеся перед моим носом ворота!» Действительно, наследство Мещерских, однажды неожиданно свалившееся на него, подоспело тогда в последний момент, и князь счел свое спасение за чудо. «Так неужели нынче ничего подобного не произойдет и я в самом деле умру под забором, как грозит мне Изольда?»

Князь даже «на всякий случай» сходил в церковь на Пречистенке, в которой не был много лет, исповедался, причастился и пообещал удивленному священнику пожертвовать немалую сумму на новую колокольню. Это был жест отчаяния.

О своем окончательном намерении продать особняк он сообщил Изольде Тихоновне промозглым августовским вечером, когда в окна барабанил дождь, а в камине нехотя разгорался огонь. Возившийся с кочергой дряхлый Архип, услышав новость, застонал и перекрестился. Экономка некоторое время сидела молча, в оцепенении, словно ее оглушили обухом по голове, а потом тихо произнесла:

– Что же делать… Видно, вас могила исправит… – Поднявшись с кресел, она направилась к двери, но, едва переступив порог, обернулась и без особой надежды сказала: – Продавайте хотя бы не все сразу. Под библиотеку занят целый флигель, он вам не нужен. Возможно, вам хватит вырученных за него денег…

– Вместо того чтобы давать умные советы, – презрительно ухмыльнулся князь, – достали бы из секретера пачечку ассигнаций, не провоцируя меня на более серьезные жертвы.

– Не просите, денег не трону! – резко ответила она, гневно сверкнув глазами. – Сейчас вы верите Казимирке, а мне слова сказать не даете. Но когда-нибудь вы поймете, кто вам друг, а кто враг! Не было бы только поздно…