Однако князь не мог не признать, что и на этот раз экономка дала дельный совет. С библиотекой он хотел расстаться давно, сразу, как только ему достался по наследству особняк Мещерских. Все эти пыльные, провонявшие мышиным пометом фолианты только зря занимали место. Целый флигель, отведенный Мещерскими под библиотеку, мог бы служить ему для каких-нибудь других, более важных нужд. А всему виной Борис, не разрешивший отцу продавать книги! Илья Романович прекрасно понимал, что дело тут даже не в Борисе, а в Глебе, который с малых лет полюбил читать и тайно просиживал в темном, холодном помещении целые ночи напролет, изучая языки и труды древних врачевателей. Брат хотел сохранить библиотеку в надежде, что тот когда-нибудь вернется. Приезжая в отпуск к отцу, Борис ежедневно просиживал в библиотеке час-полтора. Князь понимал, что он это делает лишь для виду, а на самом деле книги – не его стихия, хоть любимый сын и кропает понемножку стихи. Тем не менее вопроса о продаже библиотеки Мещерских он больше никогда не поднимал, чтобы не огорчать сына, да и чтобы лишний раз не вспоминать о ненавистном Глебе.

«Борисушка уже взрослый мужчина, офицер, – уверял себя князь, – и не станет распускать нюни из-за такой ерунды, как продажа груды заплесневевшей бумаги…»

Не откладывая дела в долгий ящик, Белозерский пригласил известного всей Москве еврея-букиниста, чтобы тот переписал и оценил его книги. Даже с тремя помощниками книготорговец просидел во флигеле почти неделю и, как показалось Илье Романовичу, работал без сна и отдыха, настолько был увлечен. Исписав толстую тетрадь мелким, бисерным почерком, он передал ее в руки князя с низким поклоном и со словами:

– Вы не представляете себе, ваше сиятельство, каким сокровищем владеете! На вашем месте я не стал бы торопиться с продажей…

– Позвольте узнать, сколько стоит это «сокровище»? – перебил его Белозерский, брезгливо поведя в сторону носом. Втайне он надеялся выручить за весь «хлам» хотя бы двадцать тысяч.

– Если вы хотите продать быстро, – с сомнением произнес букинист, – то можно получить восемьсот тысяч ассигнациями… Но это будет чистое разорение для вас!

Какой-то миг Илье Романовичу казалось, что еврей над ним издевается. Вот-вот прыснет и скажет: «Шутка! Восемь тысяч рваными ассигнациями – красная цена этому хламу!» Но букинист был невероятно серьезен, когда продолжил:

– Поверьте мне… Я старый человек и многое видел! В вашей библиотеке есть книги совершенно уникальные, которые я не смог отыскать ни в одном известном мне каталоге. А это значит (невероятно, но так), что это единственные в мире экземпляры…

У князя земля уплывала из-под ног. «Восемьсот тысяч! У меня под носом лежало восемьсот тысяч, и я столько лет ничего о них не знал?!» Он еще не мог до конца осознать этой суммы, вообразить целиком ее масштаб. Ему представлялась высоченная гора денег, вершина которой терялась в сияющих облаках, из которых доносились нежное ангельское пение и рёв триумфальных труб. Букинист продолжал что-то говорить по поводу редких книг, но Илья Романович уже не слушал. «Эх, Борис, Борис! – мысленно сетовал он на сына. – Если бы не его блажь, я бы давно уже произвел оценку…»