На ком только не пробовал шашку Роман. На немецких драгунах, которые дрались с непогрешимой точностью машин, и на пышных венгерских гусарах, искусных фехтовальщиках, по-змеиному гибких, коварных и неустрашимых, рубивших так, что расщепляли дульную накладку на винтовке у тебя за спиной и лезвие на ноготь въедалось в железное дуло. На донских казаках и кубанцах, астраханцах, калмыках, текинцах, ингушах, осетинах. Мало знал себе равных. Разве только Матвея Халзанова. Вот и сейчас пришлось вложиться в рубку всем своим искусством и выверенным опытом.

Принял пяткой клинка изощренный удар с переводом, бросил ложный замах и, скользнув по чужому клинку, свил запястье жгутом, заплетая, корчуя кубанскую шашку своей. Как ни плотно вкипела в ладонь, шашка вмиг была вырвана из руки генерала. Леденев зверовато ощерился, изготовясь рубить по погону, — но в лицо ему глянул глазок револьвера. В неизмеримо краткий миг он прянул влево и почувствовал, как кто-то будто бы копытными щипцами ухватил его за правое плечо. Они в одну секунду отвернули друг от друга. Кубанцы сомкнулись вокруг своего вожака.

И шашка Леденева будто ртутью по стокам налилась. Его захватили, стеснили конями, заклещили в плечах эскадронцы, никуда не пуская и глядя в глаза будто уж с исступлением богомольного страха. Разодрали на нем гимнастерку, давно уж липкую и жирную от крови в подмышке, и, торопясь, перетянули ранку. Револьверная пуля лишь скобленула по плечу, сцарапав кожу и надрезав тугой пучок мускулов. Он передал шашку в левую руку, а в остальном не поменялось ничего — все так же правил Аномалией одними шенкелями. Но руку все сильней подергивала резь, а главное, все возрастала тошнота и в голове мутилось.

Пылающее солнце плавилось, как в тигле, погружаясь за край обозримого мира. Разлившись вполнеба, багряно сиял и вот уж тускнел, умирал задернутый пылью закат.

Кубанские полки, отхлынув, перестроившись, рванули из сгущающейся тьмы косматым черным пламенем, извергнутым будто уже из самой преисподней. Сходились еще дважды — от глубокого охвата спасали только пулеметные тачанки, которые он выбросил на фланги… Буденный где, Буденный?.. На третьем заезде в атаку колышущийся в горизонтах черный пламень, вар, смолу как будто причесало, прочесало буревыми воздушными струями, прибило катками нежданного ветра, который так долго блуждал по степи, хотя Леденев его вызвал, наслал на кубанцев еще при полуденном солнце. В непроглядной дегтярной дали на востоке прорвалась дробным проливнем, полыхнула во весь горизонт пожирающим треском стрельба, припадочно-восторженно забили пулеметы: «Трраааа-рррааа-та-та-та-та!», и из этой незримо разверстой дыры подымающе хлынул трясучий, перекатистый рев петроградцев: «Ррр-а!.. Ррр-а-а-а..!»

Кубанцы повернули к берегу, но нигде уже не находили спасения от этого загонного, отсечного огня — катились к реке валунами, на кувыркающихся через голову конях. Вдоль по берегу стало светло от игольчатых вспышек — остервенело рокотавшие «максимы» полосовали вороненую гладь Сала, взрывали острожалыми фонтанчиками воду вокруг голов людей и лошадей, спасающихся вплавь, расклевывали их, дырявили, топили.