Степан подкрутил резкость, вглядываясь. Блин, да вот же оно! Едва заметно отблескивавшие в свете фонаря нити колючей проволоки, натянутой на вкопанных по периметру столбах, вот что! И часовой, уныло торчащий под грибком у ворот. Станут фрицы собственное жилье «колючкой» ограждать да еще и охранять? От кого, собственно, от союзничков-румын, что ли? Даже не смешно. И что все это напоминает, особенно если вспомнить виденные в интернете черно-белые фотки? Правильно, пленных там содержат, эдакий мини-концлагерь местного пошиба. А зачем пленные на станции? Да вон зачем: неподалеку шпалы нагромождены, рельсы, доски какие-то горой, шанцевый инструмент рядом брошен. Работают они тут просто, пути после нечастых советских бомбежек восстанавливают, воронки закапывают, вагоны загружают-разгружают, мало ли. Для дармовой рабсилы работа всегда найдется. Плюс – вишенкой на торте, как в его времени говорится, – сушащиеся на натянутой меж двух столбов веревке вылинявшие гимнастерки. Однозначно, пленных тут держат, больше-то и некого! А что всей охраны – лишь один ленивый часовой да несколько ниток ржавой колючей проволоки? Значит, не ожидают фрицы побега, уверены, что никуда их рабы не денутся – да и куда им, собственно, бежать? Без провианта да в куцей одежонке далеко не уйдешь: или переловят по свежим следам, или замерзнешь на первой же ночевке.

Интересно, отчего контрразведчик об этом ни полслова не сказал? Не знал, как и партизаны? Или просто не счел нужным? Впрочем, какая разница? Дело-то совсем в другом: барак стоит на отшибе, бой на станции его практически наверняка не коснется даже краем. И освобождать пленных, скорее всего, никто не собирается. То ли по незнанию, то ли… ну понятно. И чего делать? Да, собственно, понятно чего – то, что категорически не понравится хорошему, но шибко осторожному мужику Сереге Шохину…

За спиной негромко стукнули оговоренным сигналом металлом об металл. Спустя несколько секунд к нему подполз осназовец, следом, куда более шумно – Шохин.

– Ну, что тут у тебя? – осведомился особист. – Пулемет в норме, можно стрелять. Дай бинокль.

Дождавшись, когда капитан госбезопасности утолит первое любопытство, Алексеев указал ему в сторону барака:

– Насмотрелся? А теперь вон туда глянь. Там наших пленных держат, однозначно. Серега, ты об этом знал?

– Нет. – В том, что товарищ не врет, Степан мог бы, пожалуй, поклясться. – Да и партизаны, похоже, тоже не в курсе, агентура ни о чем подобном не докладывала. Не ошибаешься, старлей?

– Не ошибаюсь, сам же видишь. И – да, я знаю, о чем ты думаешь. Но иначе я поступить никак не могу. Да и Леха тоже – верно говорю, сержант?

Гускин растерянно перевел взгляд с одного на другого, несколько раз сморгнул – и решительно ответил:

– Так точно, товарищ старший лейтенант! Никак невозможно наших ребят бросить. Их же потом просто расстреляют, в отместку. Сгонят местных – и расстреляют прилюдно. Или сожгут, прямо вон в этом сарае и спалят.

Помолчав, Шохин тяжело вздохнул, глядя в сторону:

– А ежели я вот сейчас своим прямым приказом запрещу что-либо предпринимать? Неужели не подчинитесь старшему по званию? Это ведь трибунал, мужики!