не думал о Вьюне, о Курилыче, о лейтенанте Сереже, о цирке. В просвете между зрителей,

окружавших арену тремя тесными кольцами. Уголек видел забор и открытую калитку.

У калитки стоял Белый Щенок.

Не будь на Угольке дурацких сапог, и повесть бы кончилась. Но сапоги, тяжелые, как

якоря, загрохотали по асфальту. И щенок вздрогнул.

И щенку показалось, что сейчас сапог опять страшно ударит его в живот, и опять

навстречу полетит зеленая земля, и воздух набьется в уши.

Щенок мчался вдоль забора, а за ним мчалось чтото пестрое, с оранжевыми перьями

на голове, и гремели сапоги. Но гром этот делался тише и закончился шумным

всплеском…

Когда Уголек поднялся из лужи, со шляпы, с плащаскатерти и с рукавов стекали

мутные капли.

А щенка не было нигде.

Ну, а раз уж начались несчастья, то они пойдут вереницей.

– Это. Что. Такое? – прозвенел металлический голос. Мама стояла за спиной Уголька.

По лицу ее он понял, что вереница несчастий только началась.

Но он испугался не очень. Он все еще искал глазами щенка. А потом взглянул на

грязную бахрому скатерти и тихо объяснил:

– Искусство требует жертв.

В справедливости своих слов Уголек убедился немедленно. Мама натренированным

движением повернула его спиной и затем довольно крепким способом сообщила ему

ускорение.

Она вела его по двору и говорила, что вот они придут домой, и тогда…

Уголек слушал, гремел сапогами и думал о щенке.

Цирковое представление окончилось. Зрители, забрав стулья, шумно расходились.

Артисты заперлись в сарае. Митька Шумихин, братья Козловы и Шуруп радостно орали

чтото о погорелом театре.

Вьюн продолжал сидеть на тележке. И лишь когда цирк опустел, Вьюн пошел к дому.

Он понял, что не дождется хозяина. Вьюн шел и думал о своем поганом житье.

– Неприятности? – спросил его с забора Георгин. Вьюн сел и горестно почесал за

ухом.

– Здешние дети – такие варвары, – прокудахтал Георгин, качаясь на голенастых

лапах. С остатками хвоста ему было трудно балансировать на заборе. – Они вас загонят в

могилу.

– Собачья жизнь, – сказал Вьюн. Он поднялся и побрел домой, волоча цепочку.

СТАРЫЙ НЕПТУН ЗНАЕТ О ЩЕНКЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ САМ ЩЕНОК

В канаве щенок нашел пряник. Настоящий пряник, почти целый, только обкусанный

с одной стороны. Какойто малыш не доел и бросил. А щенок нашел. Повезло.

Но, как назло, подвернулась тут Шайба, кудлатая черная собачонка.

Пожилая, хоть и меньше щенка в два раза. Вредная. Увидела пряник и заверещала

сразу:

– Отдай, жулик, беспризорник! Отдай!

Дурак он, что ли, отдавать? Живот и так подвело от голода. Ухватил пряник в зубы –

и драпать. Шайбу щенок боялся. Кусается она ужасно.

Налетит, завизжит да как цапнет! А он всетаки щенок…

Шайба не отставала. А щенок со страха промчался мимо ящиков и оказался в тупике

– между складом и забором.

– Отдай! – снова завизжала Шайба и приготовилась к атаке. И вдруг щенок увидел,

что она совсем маленькая. Просто комок шерсти. Он выпустил пряник, оскалил зубы и

рыкнул. Первый раз в жизни.

Шайба присела с открытой пастью. Потом прижала уши и с отчаянным воем