Я не понимала ничего, кроме того, что бабушка первый раз на моей памяти сказала «дура». А еще они явно снова не поделили что-то с заклятой подругой Валентиной — высокой, дородной соседкой, чьего острого языка боялась вся улица. «Ты живая, что ли, до сих пор, Матвеевна?» — неизменно приветствовала она бабушку на улице. «Только твоих похорон и жду, Валентина, — парировала бабушка. — Кто же еще тебя с таким злым языком захочет в последний путь провожать».

Дед Валентину не любил, и мы с ним старались заранее куда-нибудь деться, если она собиралась к бабушке в гости. «Да всё лучше, чем с тобой сидеть! — дед кинул ложку на стол. — Заладила: „Валентина, Валентина“. Сама с ней всю жизнь носишься, а меня обвиняешь. Провалитесь вы обе со своими пирогами!»

Дверь хлопнула, бабушка выждала минуту с суровым выражением лица и заплакала. Я села рядом, обнимала, гладила ее по голове, пока она сердито сморкалась в фартук и, обиженно утирая слезы, приговаривала: «Видишь, как разговорился — провалитесь. Сам и проваливайся к своей Валентине, раз она так в духовках разбирается».

Я не очень знала, что делать с сердитой, плачущей бабушкой, но все-таки попыталась ее расспросить: «Так что у вас, бабуль, случилось с этой плитой? И при чем тут пироги? И Валентина?»

Бабушка еще раз высморкалась, скомкала фартук и принялась рассказывать: «Я деду давно говорила: „Давай к лету новую плиту купим“. Наша старая уже совсем прогорела, ума ей не дам. Присмотрели мы небольшую плиточку, деньги с зимы откладывали. Поехал дед, через несколько часов привозят эту, — она сердито махнула рукой в сторону несчастной плиты, — импортная, здоровая, в духовке хоть чемоданы храни. А денег стоит — как „мерседес“! Говорит, мол, потихоньку откладывал, хотел тебе сюрприз сделать. Ну, сюрприз, так сюрприз, дареному коню, как говорится. Поставили нам эту плиту, стали мы ее зажигать, а дед и скажи: „Валентина говорила, что надо сначала всю маслом обмазать, а потом помыть с мылом, чтобы чище работала“. А при чем тут Валентина? Стала его расспрашивать, вижу, он не хочет рассказывать, но сознался в конце концов, что ходил к этой… Чаи там с ней гонял. И, видишь, духовка ему такая понадобилась непременно. А мне она на что? Здоровая такая, места много занимает, шумная, язык как помело…»

Бабушка оскорбленно шмыгнула носом и принялась убирать со стола, отказавшись от моей помощи. Я вышла во двор.

Дед сидел на ступеньках. Мне показалось, что он стал меньше ростом и похудел. Я обняла его, положила голову на плечо. «Дедуль, — осторожно начала я, — ты же Валентину терпеть не можешь, я знаю. Так что там все-таки с духовкой и пирогами?»

Дед вздохнул и поведал мне свою версию драматичных событий.

Каждый год летом Валентина приносила бабушке с дедушкой пирог с ягодами и сметанной заливкой. Длилась эта традиция со дня свадьбы бабушки и дедушки, на которой соседка преподнесла жениху с невестой свое фирменное блюдо. Дед из вежливости пирог подруги невесты похвалил, сказал, что никогда такого не ел. Валентина, со школьной скамьи соперничающая с бабушкой, слова эти запомнила и с тех пор неизменно появлялась на пороге с большим блюдом и торжествующим выражением лица. Бабушка хмурилась, но ела, вежливо благодарила, а после, взяв с деда страшные клятвенные обещания никому об этом не рассказывать, пыталась повторить пирог, рецепт которого Валентина не раскрывала, а бабушка, конечно, не спрашивала. К ужину бабушка подавала по кусочку свежеиспеченного пирога, но как бы дедушка его ни хвалил, оставалась результатом недовольна. Оставшийся пирог исчезал, а бабушка еще дня два ходила грустная и молчаливая. В этом году дед решил во что бы то ни стало прекратить эти страдания, а потому решился на отчаянный шаг — отправился к Валентине выведывать кулинарные секреты.